Интертекстуальный диалог: Печорин и Соглядатай в русской литературной традиции

В мире литературоведения, где каждый текст является частью бесконечной сети смыслов, исследование интертекстуальных связей выступает одним из ключевых механизмов постижения динамики развития литературной традиции. Между произведениями, разделенными десятилетиями и эпохами, часто прослеживаются незримые, но глубокие нити, соединяющие творческие замыслы авторов, их философские поиски и художественные методы. В этом контексте сравнительный анализ романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и повести В.В. Набокова «Соглядатай» приобретает особую актуальность, ведь он позволяет увидеть, как классические идеи получают новое звучание в последующих эпохах.

Целью настоящей работы является выявление, анализ и интерпретация интертекстуальных связей между этими двумя знаковыми произведениями русской литературы, с акцентом на сравнительном изучении образов Печорина и протагониста «Соглядатая». Мы стремимся показать, как проблематика «лишнего человека» и экзистенциальные мотивы, заложенные Лермонтовым, трансформируются и переосмысливаются в набоковской поэтике, формируя уникальный авторский диалог с классическим наследием. В ходе исследования будут последовательно рассмотрены теоретические основы интертекстуальности, раскрыта специфика образов главных героев, проанализированы конкретные аллюзии и реминисценции, а также обозначена роль интертекстуальной диалогичности в формировании поэтики Набокова. Структура работы призвана обеспечить всестороннее и глубокое погружение в заявленную проблематику, предлагая системный анализ литературных феноменов.

Теоретико-методологические основы интертекстуального анализа

В литературоведении XX века произошла революция в понимании текста: от автономного, самодостаточного произведения к явлению, неразрывно связанному с бесконечным полем других текстов. Эта концептуальная смена парадигмы заложила фундамент для развития теории интертекстуальности, ставшей одним из самых влиятельных инструментов анализа художественного произведения, благодаря которому мы можем глубже понимать многомерность литературного процесса.

Понятие и сущность интертекстуальности в литературоведении

Само понятие «интертекстуальность», введенное Юлией Кристевой в 1967 году, кардинально изменило подход к изучению текста. Кристева определила её как «транспозицию одной или нескольких знаковых систем в другую знаковую систему». Иными словами, интертекстуальность – это не просто цитирование, а сложный процесс взаимодействия различных текстов, их взаимное проникновение и преобразование внутри нового художественного пространства.

Ролан Барт пошёл ещё дальше, заявив, что «каждый текст – интертекст; другие тексты присутствуют в нём на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры». Для Барта текст – это «новая ткань, сотканная из старых цитат», где обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур и социальных идиом поглощаются и перемешиваются, создавая уникальное, но при этом глубоко укоренённое в культурной памяти произведение. Таким образом, интертекстуальность раскрывается как общее свойство всех текстов, выражающееся в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут явным или неявным образом ссылаться друг на друга.

Основные теории интертекстуальности: «широкий» и «узкий» подходы

В рамках теории интертекстуальности сформировались два ключевых подхода к её пониманию: «широкий» и «узкий», каждый из которых предлагает свою оптику для анализа текстовых взаимодействий.

• Широкий подход, представленный такими теоретиками, как Ролан Барт, Юлия Кристева, Жак Деррида, Майкл Риффатер и Юрий Лотман, рассматривает любой текст как интертекст. Согласно этой концепции, предтекстом каждого произведения является не только совокупность всех предшествующих текстов, но и общие культурные коды, смысловые системы, фоновые знания, которые формируют читательское восприятие. В этом смысле каждый текст – это своего рода узел в безграничной семиотической сети, где он взаимодействует со всей полнотой культурного универсума. Такой подход подчеркивает неизбежную зависимость нового текста от уже существующих, делая его частью глобального диалога культур.
• Узкий подход, одним из ярких представителей которого является Жерар Женетт, фокусируется на более конкретных и функционально обусловленных проявлениях интертекстуальности. Он определяет её как специфическое качество определенных текстов или типов текста, где происходит целенаправленное и тематизированное взаимодействие с «чужим» словом. В рамках узкого подхода интертекст понимается как заимствование, нечто внешнее, что интегрируется в новую текстовую структуру, вплетаясь в её целостную ткань. Женетт разработал систему «транстекстуальности», включающую пять типов связей: интертекстуальность (в узком смысле: цитата, плагиат, аллюзия), паратекстуальность (заголовки, эпиграфы, предисловия), метатекстуальность (комментарий текста к другому тексту), гипертекстуальность (гипотекст и гипертекст, например, пародия) и архитекстуальность (жанровые связи). Для нашего исследования, сосредоточенного на конкретных аллюзиях и реминисценциях между двумя произведениями, узкий подход Женетта, дополненный идеями Кристевой и Барта о сущности интертекстуальности, представляется наиболее релевантным.

Формы проявления интертекстуальности и методика анализа

Интертекстуальность проявляется в тексте множеством способов, каждый из которых обладает своей спецификой и функцией. К основным формам интертекстуальности относятся:

• Цитата: Точное воспроизведение фрагмента чужого текста, часто с графическим выделением (кавычки) и указанием на источник.
• Аллюзия: Неявная, имплицитная отсылка к известному тексту, событию, исторической фигуре, предполагающая знание читателем первоисточника.
• Реминисценция: Частичное или неточное воспроизведение чужого текста, образа или мотива, которое может быть как осознанным, так и подсознательным со стороны автора.
• Пародия: Комическое или сатирическое подражание стилю, манере или содержанию другого текста с целью высмеивания или критического переосмысления.
• Стилизация: Подражание стилю определенной эпохи, жанра или автора.
• Текстовая аппликация: Включение в текст готовых фрагментов из других произведений без их значительного изменения.
• Парафраз: Пересказ или переложение чужого текста своими словами.

Методика интертекстуального анализа предполагает последовательность шагов, позволяющих глубоко проникнуть в смысловые слои текста:

1. Выявление эстетических сигналов «чужого» текста: На этом этапе исследователь ищет в изучаемом произведении элементы, которые указывают на связь с другими текстами. Это могут быть специфические обороты речи, необычные сравнения, повторяющиеся мотивы, имена персонажей, сюжетные ходы.
2. Определение их статуса: После выявления сигналов необходимо понять, являются ли они осознанными аллюзиями, случайными совпадениями, или же это глубоко укоренившиеся реминисценции, влияющие на общую структуру произведения.
3. Систематизация: Обнаруженные интертекстуальные связи группируются по типам (цитаты, аллюзии и т.д.) и по источникам (произведения Лермонтова, Пушкина, зарубежных авторов и т.д.).
4. Анализ связей с текстом-источником: Исследуется, как именно интертекстуальный элемент соотносится с оригинальным текстом, какие смыслы он привносит, какие аспекты исходного произведения актуализирует.
5. Изучение возможных смысловых трансформаций и функций в исследуемом тексте: Наконец, анализируется, как «чужой» текст преобразуется в новом контексте, какие новые смыслы он обретает, какую роль играет в формировании авторской позиции, характеристике персонажей или развитии сюжета. В случае с Набоковым и Лермонтовым это особенно важно, поскольку Набоков не просто цитирует, но активно переосмысливает и даже полемизирует с предшественником.

Проблематика «лишнего человека» и экзистенциальные мотивы в «Герое нашего времени»

Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» представляет собой не просто одну из вершин русской прозы XIX века, но и глубочайший психологический портрет целого поколения. В его центре – фигура Григория Александровича Печорина, ставшая архетипом «лишнего человека», феномена, чья значимость простирается далеко за пределы одной литературной эпохи.

Печорин как «лишний человек»: генезис и основные черты

Образ «лишнего человека» в русской литературе не возник на пустом месте. Он был порождён специфическим историко-литературным контекстом, особенно ярко проявившимся в период после разгрома декабристов 1825 года. Это было время жестоких гонений, когда лучшие умы и самые энергичные люди общества оказались невостребованными. Их протест, направленный против устаревших порядков, не приводил ни к каким значимым изменениям, что способствовало повсеместному разочарованию, апатии и пассивности. Лермонтов, создавая Печорина, стремился запечатлеть эту глубокую травму поколения, утратившего веру в высокие идеалы и неспособного найти приложение своим талантам и силам.

В «Предисловии» к роману М.Ю. Лермонтов прямо заявлял:

«Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии»

. Эта декларация подчеркивает не индивидуальный, а типологический характер образа Печорина.

Ключевые черты Печорина, определяющие его как «лишнего человека», включают:

• Глубокий внутренний конфликт: Печорин раздираем противоречиями между своими благородными порывами и циничной реальностью, между желанием любить и неспособностью к искренним чувствам.
• Отчуждение от социальной среды: Он не находит своего места в обществе, чувствуя себя чужим среди людей, чьи интересы кажутся ему мелкими и бессмысленными.
• Внутренняя пустота и отсутствие смысла жизни: Несмотря на сильные страсти, глубокий ум и жажду деятельности, Печорин постоянно испытывает скуку и разочарование, не находя истинной цели.
• Скептицизм и разочарование: Его мировоззрение пропитано неверием в идеалы, в добро, в возможность искренней любви и дружбы. Этот скептицизм проистекает из острого ума, наблюдательности и горького опыта.
• Разрушительность поступков: Его действия часто приводят к страданиям других людей (Бэла, Максим Максимыч, Мери), а в конечном итоге – к его собственной изоляции и несчастью. Он сам признается, что приносит несчастье всем, с кем сталкивается.
• Чувство превосходства: Печорин ощущает себя выше окружающих, что ещё больше отгораживает его от мира и усиливает его одиночество.
• Душевная усталость: Постоянный самоанализ, скука и внутренние конфликты приводят к глубокой усталости от жизни.

Важно отметить, что Лермонтовский Печорин представляет собой активное, разрушительное отчуждение, что отличает его от, например, пассивного отчуждения Евгения Онегина. Если Онегин скорее избегает общества, то Печорин активно вступает с ним в конфликт, разрушая чужие судьбы и свои собственные иллюзии.

Экзистенциальные аспекты мировоззрения Печорина

Помимо проблематики «лишнего человека», роман «Герой нашего времени» глубоко затрагивает экзистенциальные мотивы, предвосхищая философские поиски XX века. Лермонтовский герой борется с универсальными антитезами бытия, пытаясь осмыслить своё место в мире и справиться с осознанием конечности.

В мировоззрении Печорина ярко проявляются следующие экзистенциальные дихотомии:

• Жизнь – Смерть: Постоянные размышления о смысле жизни, её быстротечности, предчувствие собственной гибели (как в случае с дуэлью с Грушницким) и безразличие к ней.
• Человек – Бог (Судьба): Печорин постоянно сомневается в предопределении, пытаясь бросить вызов судьбе, проверить её. Его знаменитые слова о «глубоком назначении» подчеркивают его стремление к осмыслению своей роли в мире, но в то же время осознание бессилия перед высшими силами.
• Добро – Зло: Герой тонко чувствует разницу между добром и злом, но его поступки часто балансируют на грани, а порой и переходят её, принося боль окружающим. Он не всегда способен выбрать сторону, и часто его благие намерения оборачиваются катастрофой.
• Свобода – Вседозволенность: Стремление к абсолютной свободе оборачивается для Печорина вседозволенностью, которая не приносит счастья, а лишь усиливает его внутреннюю опустошённость. Он свободен от социальных норм и моральных обязательств, но эта свобода становится его проклятием.

Печорин постоянно выступает в роли наблюдателя, анализирующего и критикующего свою жизнь и окружающих. Он не находит равных себе в интеллектуальном и эмоциональном плане, что усиливает его одиночество. Этот самоанализ, доходящий до болезненности, является одним из ключевых экзистенциальных проявлений. В его лице читатель сталкивается с вопросом: возможно ли обрести истинное счастье, когда собственное превосходство становится барьером к полноценному взаимодействию с миром?

Роль «Героя нашего времени» в развитии психологического и социального анализа в русской литературе

«Герой нашего времени» стал важнейшим этапом в становлении психологического и социального анализа в русской литературе XIX века. Лермонтов, используя новаторскую для своего времени технику повествования – фрагментарность, разнообразие рассказчиков, дневниковые записи – смог создать многомерный, объёмный образ человека, раскрываемый с разных ракурсов.

Роман не просто описывает события, но и глубоко проникает во внутренний мир героя, обнажая его мысли, чувства, мотивы поступков. Это был прорыв в изображении человеческой психики, заложивший основы для дальнейшего развития психологической прозы у таких авторов, как Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский. С социальной точки зрения, «Герой нашего времени» представляет собой острую критику общества, в котором не могут найти себя лучшие представители поколения. Роман стал зеркалом эпохи, отразившим кризис индивидуализма и отсутствие гармонии между внутренним миром человека и внешними обстоятельствами. Его значение в русской литературе трудно переоценить, поскольку он не только создал один из самых глубоких и противоречивых образов, но и предопределил развитие многих тем и методов на десятилетия вперёд.

Образ протагониста повести В.В. Набокова «Соглядатай»: экзистенциальный кризис и поиск идентичности

Повесть В.В. Набокова «Соглядатай» – это не только виртуозная игра с читателем и литературной традицией, но и глубокое исследование феномена человеческой идентичности в условиях тотального экзистенциального кризиса. В центре повествования – фигура, которая лишь на первый взгляд кажется типичной для русской эмиграции, но на деле оказывается гораздо более сложной и уникальной.

«Ненадёжный рассказчик» и феномен раздвоения личности

Набоков вводит в «Соглядатая» фигуру «ненадёжного рассказчика» – русского беженца, полунищего, одинокого, болезненно-самолюбивого неудачника. Этот герой, чье имя остается неизвестным до самого финала, пытается покончить с собой после унизительного разоблачения его тайных отношений с замужней женщиной. Однако после неудачной попытки самоубийства, которая, по его собственным уверениям, привела к его физической гибели, герой настаивает на том, что все окружающие реалии являются лишь плодом его воображения, его «ада».

Именно здесь начинается одна из самых изощренных игр Набокова с читателем и с самим концептом реальности. Герой, убежденный в своей собственной смерти, начинает существовать в мире, который он сам создает, где его «я» становится неким бесплотным духом-согляда́таем. Он наблюдает за другими персонажами, в частности за неким Смуровым, который, как выясняется в конце, является его собственным физическим alter ego. Создание этого фиктивного образа – Смурова – представляет собой попытку героя защититься от потенциальных оценок окружающих, спрятаться за маской, чтобы избежать боли и унижения. Он пытается отделить себя от своего прошлого, от своего физического воплощения, чтобы обрести новую, пусть и иллюзорную, форму существования. Этот феномен раздвоения личности, когда рассказчик становится одновременно наблюдателем и объектом наблюдения, превращает повесть в интригующий поиск идентичности человеческого «я», а не просто детективный сюжет.

Набоков мастерски держит читателя в напряжении до самого финала, оставляя открытым вопрос о подлинном статусе героя-повествователя и правдивости его рассказа. Действительно ли он умер и стал бесплотным духом, или же это лишь проявление глубокого психологического расстройства? Этот вопрос остается центральным в интерпретации повести.

Экзистенциальная растерянность и отчуждение от реальности

«Соглядатай» описывается как глубоко экзистенциальная повесть, отражающая тему невероятного как экзистенциальной истины человека, не знающего, кто он. В этом смысле, «невероятное» проявляется не в мистических событиях, а в радикальной потере героем собственной идентичности. Он не просто отчужден от общества, как Печорин, но и от объективной реальности и, что ещё более важно, от самого себя.

В повести происходит визуальное воссоединение повествователя с его физическим альтер эго – Смуровым. Однако это воссоединение не приводит к подлинной реинтеграции с его оригинальным «я». Герой сопротивляется восстановлению реального себя, предпочитая оставаться в состоянии самообмана, в котором он является наблюдателем, а не участником собственной жизни. Он убеждает себя в собственной гибели и воспринимает реальность как плод своего воображения, что указывает на крайнюю степень отчуждения не только от социума, но и от объективного мира. Эта позиция –

«я не есть я, я есть тот, кого я вижу»

– становится квинтэссенцией его экзистенциальной растерянности.

В отличие от Печорина, который хотя и одинок и разочарован, всегда остается цельной, хоть и противоречивой, личностью, герой «Соглядатая» полностью теряет свою субъектность. Его существование превращается в бесконечную игру с самим собой, где он является одновременно и режиссером, и зрителем своей собственной драмы. Этот радикальный уход в себя, это сознательное конструирование иллюзорной реальности как способ защиты от невыносимого внешнего мира, делает протагониста «Соглядатая» одним из самых ярких примеров экзистенциального кризиса в русской литературе XX века.

Лермонтовские аллюзии, реминисценции и трансформация нарративных приемов в «Согляда́тае»

Творчество Владимира Набокова всегда отличалось глубоким диалогом с литературной традицией, и фигура М.Ю. Лермонтова занимает в этом диалоге особое место. Набоков не просто пассивно воспринимает наследие предшественника, а активно его переосмысливает, критикует и даже «досочиняет», создавая уникальный интертекстуальный узор.

Набоков как интерпретатор Лермонтова: критика и «сотворчество»

Отношение Набокова к Лермонтову не было однозначным. С одной стороны, Набоков высоко ценил поэтический дар Лермонтова и его новаторство. С другой – он не стеснялся критиковать некоторые аспекты его прозы. В своём знаменитом «Предисловии» к переводу «Героя нашего времени» Набоков декларативно дистанцируется от исторического контекста, в котором обычно рассматривается роман. Он акцентирует внимание не на социальных или политических причинах появления «лишнего человека», а на «тексте судьбы» Лермонтова, развернувшемся в созданном поэтом мире. Для Набокова судьба Лермонтова как поэта, творящего мир своей жизни и смерти, не детерминирована исторической эпохой, а является своего рода эстетическим феноменом.

Набоков не боится называть некоторые приемы лермонтовской прозы «банальностями» или «неувязками», приводя в пример «кодовые фразы» или «примитивные жесты». Однако эта критика не является деструктивной. Скорее, она выступает частью более глубокого диалога, в котором Набоков видит в этих «недостатках» некий общий концепт судьбы и творчества Лермонтова, созвучный его собственному поиску. По сути, Набоков вступает в своеобразное «сотворчество» с Лермонтовым, переосмысливая и дополняя его мир, создавая свой, «набоковский» образ Лермонтова. Лермонтовские строки и образы, вплетающиеся в ткань набоковских текстов, нередко досочиняются и трансформируются, приобретая новые смыслы в контексте набоковской поэтики.

Мотивы и образы «Героя нашего времени» в «Согляда́тае»: от аллюзии к переосмыслению

При более детальном анализе «Согляда́тая» можно обнаружить ряд конкретных лермонтовских мотивов и образов, которые Набоков использует, но при этом переосмысливает:

• Мотив «подслушивания» и «подглядывания»: Этот нарративный прием неоднократно используется Лермонтовым в «Герое нашего времени». Например, Печорин подслушивает разговор Грушницкого и Мери, что приводит к его интриге и трагическим последствиям. В «Согляда́тае» этот мотив получает совершенно иное развитие. Ненадёжный рассказчик постоянно подглядывает за другими персонажами, в особенности за Смуровым. Однако это подглядывание является не просто способом получения информации, а ключевым механизмом самопознания. В конечном итоге, именно через «подглядывание» за своим альтер эго – Смуровым – герой приходит к шокирующему открытию своей собственной идентичности. Здесь «подслушивание» трансформируется из внешнего действия в метафору внутреннего самоанализа и поиска потерянного «я».
• «Нарциссизм» и самолюбование: В творчестве Лермонтова, особенно в его стихотворении «Сон», присутствует мотив нарциссического самосозерцания и предчувствия собственной судьбы. Герой «Сна» видит себя мёртвым, но при этом его возлюбленная не знает об этом, продолжая наслаждаться жизнью. Этот мотив отчуждения между восприятием собственного «я» и внешним миром находит отклик в «Согляда́тае». Главный герой, убежденный в своей физической гибели, наблюдает за собой со стороны, словно в зеркале, а его попытка создать Смурова – это акт нарциссического конструирования идеального или отталкивающего образа себя. Сюжет о дуэли и сне возлюбленной в лермонтовском «Сне» перекликается с попыткой самоубийства героя Набокова и его последующим «призрачным» существованием, где он фактически становится «сном» для окружающих и для самого себя.
• Критика женских образов: Известно, что Набоков критиковал женские образы у Лермонтова, считая их «неудачными» и лишенными индивидуальных черт. Эта критика не является случайной, а вписывается в общую набоковскую стратегию переосмысления и полемики с традицией. В «Согляда́тае» женские образы также играют специфическую роль, часто выступая лишь катализаторами для внутренних переживаний главного героя, не обладая глубокой психологической разработкой в классическом смысле. Это может быть своеобразным эхом набоковской критики, где женские персонажи служат фоном для экзистенциальных поисков протагониста.

Переработка нарративных стратегий: от Лермонтова к Набокову

Набоков не только использует отдельные мотивы, но и перерабатывает сами нарративные стратегии Лермонтова. «Герой нашего времени» был революционным для своего времени благодаря своей фрагментарной структуре, использованию нескольких рассказчиков и смещению фокуса повествования. Лермонтов впервые в русской прозе создал роман, где психология героя раскрывается через его собственные записи («Журнал Печорина») и через восприятие других персонажей (Максим Максимыч).

Набоков в «Согляда́тае» доводит эти приемы до крайней степени. Его «ненадёжный рассказчик» не просто ведет дневник, а фактически конструирует всю реальность, становясь единственным источником информации. Субъективность повествования достигает апогея, делая читателя соучастником сложной психологической игры. Если Лермонтов стремился к максимально полному и объективному, насколько это возможно, раскрытию личности Печорина через различные ракурсы, то Набоков, напротив, сознательно разрушает объективность, погружая читателя в лабиринт субъективного восприятия и самообмана героя. Таким образом, нарративные приемы, заложенные Лермонтовым, трансформируются у Набокова в инструмент для создания нового смыслового слоя – слоя тотальной субъективности и экзистенциальной неопределенности. Не это ли является ключом к пониманию всего творчества Набокова?

Сравнительный анализ психологического портрета и мировоззрения Печорина и протагониста «Согляда́тая»

Сравнительный анализ образов Печорина и протагониста «Согляда́тая» позволяет не только выявить точки соприкосновения между двумя великими произведениями, но и проследить эволюцию типа «лишнего человека» и экзистенциальных мотивов в русской литературе от XIX к XX веку. Несмотря на глубокие различия в их жизненных обстоятельствах и психологических состояниях, оба героя объединяются общей трагедией отчуждения.

Интеллектуальное превосходство и эгоцентризм: точки соприкосновения

И Печорин, и протагонист «Согляда́тая» обладают рядом общих черт, которые позволяют говорить о диалогической связи между ними:

• Высокий интеллект и способность к самоанализу: Оба героя наделены острым умом, способностью к глубокому самоанализу и пониманию мотивов других людей. Печорин постоянно рефлексирует над своими поступками, анализирует свои чувства и предсказывает поведение окружающих. Герой Набокова, хоть и находится в состоянии глубокого кризиса, проявляет изощренный ум в конструировании своей иллюзорной реальности и создании alter ego. Эта интеллектуальная острота позволяет им видеть мир глубже, чем другие, но одновременно обрекает на одиночество.
• Эгоцентризм: Мировоззрение обоих героев отмечено ярко выраженным эгоцентризмом. Печорин циничен, скептичен в отношении идеалов, любви и привязанностей, которые он считает временными и бессмысленными. Он не испытывает сожаления за свои поступки, даже если они причиняют боль, и использует людей для достижения своих целей. Протагонист «Согляда́тая», хотя и не проявляет такой активной деструктивности, также сосредоточен исключительно на своих внутренних переживаниях и конструировании своего мира, игнорируя или преобразуя окружающую реальность в угоду своим психологическим потребностям. Его мир – это мир его «я», в котором другие персонажи являются лишь декорациями или проекциями его сознания.
• Отчуждение от общества: Оба героя чувствуют себя чужими в окружающем их мире. Печорин презирает светское общество и не находит в нем равных себе, что приводит к его добровольной изоляции. Герой Набокова, будучи русским беженцем в чужой стране, также глубоко одинок и не может интегрироваться в новую социальную среду. Это отчуждение, хотя и проявляется по-разному, является центральной составляющей их трагедии.

Различия в природе отчуждения: активная деструкция vs. экзистенциальная потеря идентичности

Несмотря на общие черты, принципиальные различия в природе их отчуждения делают образы Печорина и протагониста «Согляда́тая» уникальными и отражающими специфику своих эпох:

• Активное, разрушительное отчуждение Печорина: Печорин, будучи «лишним человеком» XIX века, активно взаимодействует с миром, хотя это взаимодействие часто носит деструктивный характер. Его эгоизм и цинизм приводят к разрушению судеб других людей (Бэла, Мери, Грушницкий). Он играет с чувствами, провоцирует конфликты, исследует границы дозволенного. Его отчуждение – это отчуждение от общественных норм и цели, но не от собственной идентичности. Он знает, кто он, и осознает свою силу, пусть и направленную на разрушение. Печорин – это воплощение кризиса индивидуализма, когда сильная личность не находит себе применения в обществе, лишенном высоких идеалов.
• Экзистенциальная потеря идентичности протагониста «Согляда́тая»: Герой Набокова, в свою очередь, демонстрирует крайнюю степень психологического кризиса, которая выходит за рамки простого отчуждения от общества. Он убеждает себя в собственной смерти и воспринимает реальность как плод своего воображения, что указывает на глубокое отчуждение не только от социума, но и от объективной реальности. Его борьба – это борьба за собственное «я», которое он теряет или сознательно отказывается признавать. Создание фиктивного alter ego (Смурова) и последующее «призрачное» существование – это радикальный способ ухода от невыносимой действительности и попытка защититься от боли, которая, в конечном итоге, приводит к полному размыванию границ собственной личности. Если Печорин отчужден от общественных норм и цели, то герой Набокова отчужден от собственной идентичности, что делает его психологический портрет, возможно, ещё более радикальным в проявлении экзистенциальной растерянности.

Критерий сравнения	Печорин («Герой нашего времени»)	Протагонист («Согляда́тай»)
Интеллект	Высокий, аналитический ум, способен к глубокому самоанализу.	Острый ум, проявляющийся в конструировании иллюзорной реальности.
Эгоцентризм	Ярко выражен, использует людей для своих целей, циничен.	Сосредоточен на внутренних переживаниях, игнорирует внешнюю реальность.
Природа отчуждения	Активное, разрушительное отчуждение от общественных норм и целей.	Отчуждение от собственной идентичности и объективной реальности.
Отношение к реальности	Реалист, хоть и разочарованный, осознает объективность мира.	Воспринимает реальность как плод воображения, настаивает на своей «смерти».
Внутренний конфликт	Между благородными порывами и циничной реальностью.	Между осознанием себя и иллюзорным образом, попытка уйти от себя.
Цель существования	Поиск смысла, испытание судьбы, хотя и безуспешный.	Поиск утраченной идентичности, самообман как защита.

Эволюция «лишнего человека» в контексте русской литературной традиции

Сравнивая Печорина и протагониста «Согляда́тая», можно увидеть, как образ «лишнего человека» трансформируется от XIX к XX веку. Если Лермонтовский герой является символом поколения, не нашедшего применения своим силам в условиях социальной стагнации, то набоковский персонаж отражает новый виток экзистенциального кризиса, порожденный уже другими историческими реалиями – революциями, эмиграцией, тоталитарными режимами. Эта эволюция показывает, как литературная традиция реагирует на новые вызовы времени, переосмысливая вечные вопросы человеческого бытия через призму меняющихся социальных и философских парадигм, что делает её непрерывной и динамичной.

Интертекстуальная диалогичность с Лермонтовым в поэтике В.В. Набокова

В творчестве Владимира Набокова интертекстуальность выходит за рамки простого влияния или продолжения литературной традиции; она становится активным инструментом авторской позиции, способом полемики и моделирования уникального метатекста. Диалог с Лермонтовым, в частности, представляет собой не только дань уважения классику, но и сложную игру смыслов, где «чужой» текст преобразуется и служит для создания новых художественных задач.

Полемика и «сотворчество» как основа диалога

Набоков вступает в глубокую, многогранную полемику с творчеством Лермонтова. Эта полемика проявляется не только в прямой критике некоторых аспектов лермонтовской прозы (например, в «Предисловии» к «Герою нашего времени»), но и в более тонком, эстетическом переосмыслении его идей и образов. Для Набокова «узор судьбы» Лермонтова – это не просто исторический факт, а эстетическое, трансисторическое событие. Он воспринимает Лермонтова как «текст», который можно «досочинять», переинтерпретировать и встраивать в свою собственную художественную систему.

Это «сотворчество» означает, что Набоков не просто воспроизводит лермонтовские мотивы, но активно их перерабатывает, наделяя новыми функциями и смыслами. Он как бы вступает в интеллектуальный поединок с предшественником, оспаривая некоторые его художественные решения, но при этом признавая его гений. Такая диалогичность позволяет Набокову не только отдавать дань традиции, но и утверждать свою собственную, уникальную авторскую позицию, которая всегда отличалась стремлением к новаторству и отходу от общепринятых литературных канонов.

Интертекстуальность как инструмент моделирования метатекста и борьбы с реализмом

Одной из ключевых функций интертекстуальности в поэтике Набокова является её роль как инструмента моделирования метатекста. Набоков создаёт произведения, которые не просто рассказывают историю, но и рефлексируют над самим процессом её создания, над природой литературы и языка. В этом смысле, интертекстуальные отсылки к Лермонтову, как и к другим авторам, становятся элементами сложной мозаики, которая позволяет ему:

• Пародийно играть с различными культурными кодами: Набоков использует интертекст для создания пародийных ситуаций, иронических подтекстов, которые обогащают текст многослойными смыслами. Это не просто высмеивание, а виртуозная игра с читательскими ожиданиями, основанная на знании им литературной традиции.
• Отходить от миметической системы в сторону иррационального искусства: В отличие от реалистической традиции, которая стремится к максимально точному отражению действительности, Набоков активно использует интертекстуальность для создания иррациональных, фантастических миров. Отсылки к «чужому» тексту часто служат не для усиления реализма, а, наоборот, для его разрушения, для подчеркивания искусственности и сконструированности художественного мира.
• Создавать «тексты-мозаики»: Произведения Набокова часто представляют собой сложные конструкции, где парадоксально сосуществуют художественные коды разных произведений и эпох. Лермонтовские мотивы вплетаются в эту мозаику, создавая неожиданные сочетания и новые смысловые перспективы. Это расширяет коммуникативную связь с читателем, делая его соучастником интеллектуальной игры, предполагающей глубокое знание культурного контекста.
• Бороться с приемами реализма: Набоков, будучи глубоко антиреалистическим писателем, использовал интертекстуальность как один из способов преодоления миметической традиции. Встраивая в свои тексты элементы чужих произведений, он подчеркивает условность литературы, её способность создавать собственные миры, а не просто копировать уже существующую реальность.

Таким образом, интертекстуальная диалогичность с Лермонтовым в поэтике Набокова – это не просто признак влияния или заимствования, а сложный, многоуровневый процесс активного переосмысления, полемики и сотворчества, который служит для реализации авторской стратегии по созданию уникального, метатекстуального и антиреалистического художественного мира.

Современное литературоведение об интертекстуальных связях Лермонтова и Набокова

В современном литературоведении интертекстуальные связи между творчеством М.Ю. Лермонтова и В.В. Набокова являются признанной и активно исследуемой областью. Учёные продолжают открывать новые грани этого диалога, углубляя наше понимание как классического наследия, так и новаторской поэтики Набокова.

Основные направления и исследователи

Современное литературоведение единодушно признает существование романтической традиции в русской литературе, ярчайшим представителем которой является Лермонтов, и её дальнейших реминисценций в творчестве последующих авторов, включая Набокова. Исследования в этой области сосредоточены на выявлении конкретных аллюзий, мотивов, образов и нарративных приемов, а также на анализе их трансформации и функционального значения.

Среди исследователей, занимающихся данной проблематикой, выделяется Владимир Шадурский, который защитил кандидатскую диссертацию по поэтике подтекстов в творчестве Набокова и издал монографию «Интертекст русской классики в прозе Владимира Набокова». Его работы детально анализируют, как Набоков встраивает элементы русской классики, в том числе Лермонтова, в свои произведения, создавая многослойные смыслы и подтексты. Шадурский подробно изучает механизм этого взаимодействия, показывая, что Набоков не просто цитирует, но активно перерабатывает и переосмысливает предшествующие тексты.

Важной площадкой для обсуждения этой темы служат «Набоковские чтения» – ежегодная международная конференция, которая проводится в Санкт-Петербурге и уже почти 30 лет собирает набоковедов со всего мира. На этих чтениях регулярно представляются доклады, посвященные интертекстуальным связям Набокова с русской и мировой литературой, включая его отношения с Лермонтовым. Это свидетельствует о живом интересе и постоянном развитии исследований в данной области.

Также значимый вклад в изучение интертекстуальности Набокова, включая его игровую поэтику и методы моделирования метатекста, вносит Лариса Стрельникова. Её работы помогают понять, как Набоков использует интертекст для создания уникального художественного мира, который одновременно полемизирует с реалистической традицией и углубляет её.

Дифференциация «нефункциональных вкраплений» и «значимых отсылок»

В процессе анализа интертекстуальных связей современное литературоведение подчеркивает важность дифференциации между различными типами взаимодействий. Исследователи активно различают:

• «Нефункциональные вкрапления» (заимствования): Это могут быть случайные совпадения, общие культурные коды, или же неосознанные заимствования, которые не несут глубокой смысловой нагрузки и не влияют на общую концепцию произведения.
• «Значимые отсылки» (реминисценции, аллюзии): Это целенаправленные и функционально обусловленные элементы, которые автор сознательно или подсознательно включает в свой текст для создания дополнительных смысловых слоёв, вступления в диалог с предшественником, характеристики персонажей или формирования авторской позиции.

Для глубокого и корректного интертекстуального анализа необходимо не просто выявить наличие связи, но и определить её статус, функцию и степень влияния на художественный мир изучаемого произведения. В случае с Лермонтовым и Набоковым, большинство обнаруженных связей относятся именно к «значимым отсылкам», поскольку они не случайны, а являются частью осознанной стратегии Набокова по переосмыслению русской литературной традиции. Эти отсылки служат не только для обозначения преемственности, но и для демонстрации уникальности набоковской поэтики, её новаторского характера и стремления к «сотворчеству» с великими предшественниками. Таким образом, эти исследования позволяют понять, как классические произведения продолжают жить и развиваться в новых контекстах, обогащая литературный ландшафт.

Таким образом, современное литературоведение, опираясь на развитые теоретические подходы и обширную эмпирическую базу, продолжает активно исследовать интертекстуальный диалог между Лермонтовым и Набоковым, раскрывая его многослойность и значение для понимания эволюции русской литературы.

Заключение

Исследование интертекстуальных связей между романом М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и повестью В.В. Набокова «Согляда́тай» позволило не только подтвердить гипотезу о глубоком диалоге между этими произведениями, но и проследить сложную трансформацию ключевых литературных мотивов и нарративных стратегий в русской традиции.

В ходе работы были представлены основные теоретические подходы к интертекстуальности, показана её сущность как общего свойства текстов, а также рассмотрены «широкий» и «узкий» подходы, релевантные для анализа. Была выделена методика интертекстуального анализа, включающая выявление сигналов, определение их статуса и изучение смысловых трансформаций.

Анализ образа Печорина как центрального воплощения типа «лишнего человека» раскрыл его историко-литературный генезис в контексте поколения после декабристов, его ключевые черты – внутренний конфликт, отчуждение, скептицизм, а также экзистенциальные аспекты мировоззрения, связанные с антитезами жизни-смерти, свободы-вседозволенности. Было подчёркнуто значение «Героя нашего времени» как этапа в становлении психологического и социального анализа.

Протагонист «Согляда́тая» был охарактеризован как фигура «ненадёжного рассказчика», переживающего острый психологический кризис, выражающийся в попытке самоубийства, создании фиктивного alter ego (Смурова) и радикальном отчуждении от реальности, где мир воспринимается как плод собственного воображения.

Ключевым стало выявление лермонтовских аллюзий, реминисценций и трансформаций нарративных приемов в «Согляда́тае». Было показано, что Набоков выступает не просто как продолжатель, но как интерпретатор и «сотворец» лермонтовского мира, критически оценивая некоторые его аспекты и создавая свой, «набоковский» образ Лермонтова. Мотив «подслушивания» и «нарциссизма», а также переработка нарративных стратегий Лермонтова, служат у Набокова для создания нового смыслового слоя – слоя тотальной субъективности и экзистенциальной неопределенности.

Сравнительный анализ психологического портрета и мировоззрения двух героев выявил точки соприкосновения в интеллектуальном превосходстве и эгоцентризме, но подчеркнул принципиальные различия в природе отчуждения: активная деструкция у Печорина против экзистенциальной потери идентичности у протагониста «Согляда́тая». Эта эволюция «лишнего человека» от XIX к XX веку отражает новые вызовы и философские поиски эпохи.

Наконец, было доказано, что интертекстуальная диалогичность с Лермонтовым является для Набокова инструментом авторской позиции, его полемики и моделирования метатекста. Интертекстуальность служит для пародийной игры с культурными кодами, отхода от миметической системы и борьбы с приемами реализма, создавая уникальные «тексты-мозаики». Современное литературоведение, в лице таких исследователей, как В. Шадурский и Л. Стрельникова, активно изучает эти связи, дифференцируя «нефункциональные вкрапления» и «значимые отсылки».

Таким образом, данное исследование подтверждает, что интертекстуальные связи между Лермонтовым и Набоковым не являются случайными, а представляют собой глубокий и сознательный диалог, который обогащает понимание обоих авторов и демонстрирует непрерывность русской литературной традиции, её способность к переосмыслению и обновлению. Перспективы дальнейшего изучения включают более детальный анализ конкретных стилистических параллелей, углубление в философский подтекст обоих произведений, а также рассмотрение влияния этого интертекстуального диалога на рецепцию творчества Набокова в мировой литературе.

Список использованной литературы

1. Азеева К.В. Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин: Автореф. дис. канд. культурол. наук. Ярославль, 1999. 22 с.
2. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. 417 с.
3. Вайскопф М. Агония и возрождение романтизма. М.: Новое литературное обозрение, 2022. 600 с. (Рецензия: Русский романтизм от Лермонтова до Набокова).
4. Есаулов И.А. Поэтика литературы русского зарубежья: Шмелёв и Набоков: два типа завершения традиции. // Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995. С. 238 – 267.
5. Злочевская А.В. Эстетические новации Владимира Набокова в контексте традиций русской классической литературы. // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 1997. № 4. С. 9 – 19.
6. Злочевская А.В. Художественный мир Владимира Набокова и русская литература XIX века. М., 2002. 188 с.
7. Ильин И.П. Теория знака Ж. Дерриды и её воздействие на современную критику США и Западной Европы. // Семиотика. Коммуникация. Стиль. М., 1983. С. 108 – 125.
8. Интертекстуальность как инструмент моделирования метатекста в творчестве В. Набокова. ResearchGate, 2019. URL: https://www.researchgate.net/publication/330538059_Intertekstualnost_kak_instrument_modelirovania_metateksta_v_tvorcestve_V_Nabokova
9. Козловский П. Современность постмодернизма // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 85-94.
10. Концепция интертекстуальности Ю. Кристевой как трансформация теории литературной традиции. КиберЛенинка, 2019. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/kontseptsiya-intertekstualnosti-yu-kristevoy-kak-transformatsiya-teorii-literaturnoy-traditsii
11. К вопросу о начале экзистенциальной прозы М. Ю. Лермонтова. КиберЛенинка, 2024. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/k-voprosu-o-nachale-ekzistentsialnoy-prozy-m-yu-lermontova
12. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма (художественная философия творчества в «Даре» Набокова). // В. В. Набоков: PRO ET CONTRA. Т. 1. С. 643 – 666.
13. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976. 407 с.
14. Методика интертекстуального анализа. КиберЛенинка, 2013. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/metodika-intertekstualnogo-analiza
15. Образ «лишнего человека» в русской литературе XIX века и его актуальность. Молодой ученый, 2022. URL: https://moluch.ru/young/archive/53/2755/
16. Погребная Я.В. Лермонтовский миф как компонент художественного мира В. В. Набокова. URL: https://www.lermontov.info/research/pogrebnaya-lermontovskiy-mif.shtml
17. Понятие интертекстуальность в аспекте выбора позиции анализа художественного текста. КиберЛенинка, 2014. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/ponyatie-intertekstualnost-v-aspekte-vybora-pozitsii-analiza-hudozhestvennogo-teksta
18. Реминисценции из Лермонтова в художественном мире В.В. Набокова: типология и семантика. КиберЛенинка. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/reministsentsii-iz-lermontova-v-hudozhestvennom-mire-v-v-nabokova-tipologiya-i-semantika
19. Роль произведения «Герой нашего времени» в русской литературе. ChatInfo, 2025. URL: https://chatinfo.ru/articles/rol-proizvedeniya-geroy-nashego-vremeni-v-russkoy-literature
20. Смирнов И.П. Порождение интертекста (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака). 2-е изд. СПб., 1997. 173 с.
21. Соглядатай — Владимир Набоков. Литрес. URL: https://www.litres.ru/vladimir-nabokov/soglyadatay/
22. ТВОРЧЕСТВО М. Ю. ЛЕРМОНТОВА В ПОЛЕМИКЕ Г. АДАМОВИЧА И В. НАБОКОВА. Псковский государственный университет, 2019. URL: https://elib.pskgu.ru/journals/pskgu-philolog-journal/pskgu-philolog-journal-2019-3/pskgu-philolog-journal-2019-3-220-226.pdf
23. Connolly J.W. The Function of Literary Allusion in Nabokov’s «Despair». // Slavic & East European Journal. 1982. Vol. 26. № 3. P. 302 – 313.
24. Mayer Pr. Nabokov’s «Lolita» and Pushkin’s «Onegin»: McAdam, McEve and McFate. // The Achievement of Vladimir Nabokov. N. Y., 1984. P. 190 – 195.