Введение. Историческая фигура и литературный миф как предмет исследования
Фигура Екатерины II, правившей Российской империей с 1762 по 1796 год, занимает одно из центральных мест в национальной истории и культуре. Ее эпоха, часто именуемая «золотым веком», ознаменовалась не только укреплением России как мировой державы и расширением привилегий дворянства, но и беспрецедентным расцветом искусств и литературы. Однако реальная историческая личность императрицы и ее литературное отражение — далеко не одно и то же. Образ Екатерины в словесности прошел сложный и показательный путь эволюции: от восторженного панегирика, созданного в рамках эстетики Просвещения, до глубоко противоречивого, демифологизированного портрета. Именно эта трансформация и является предметом данного исследования. Наша задача — проследить ключевые этапы этой эволюции на примере творчества трех знаковых авторов: Гавриила Державина, закрепившего канонический образ «просвещенной монархини»; Александра Радищева, ставшего его первым радикальным критиком; и Александра Пушкина, создавшего наиболее сложный и синтетический портрет, преодолевший обе крайности.
Контекст эпохи. Как императрица сама формировала свой публичный образ
Идеализированный образ Екатерины II не возник спонтанно — он стал результатом ее целенаправленной политики и личных усилий. Императрица активно формировала свой публичный имидж, используя для этого все доступные инструменты, включая литературу и искусство. В основе ее деятельности лежала концепция «просвещенного абсолютизма», которая, впрочем, носила двойственный характер. С одной стороны, она декларировала приверженность идеям Просвещения, покровительствовала наукам и искусствам, инициировала реформы. С другой — ее политика была направлена на укрепление самодержавной власти и консервацию социальных устоев. Историки до сих пор по-разному оценивают эту двойственность, видя в ней как искреннее стремление к реформам, так и прагматичный расчет.
Важнейшую роль в создании «мифа о Екатерине» играла ее собственная литературная деятельность. Императрица была автором множества пьес, публицистических статей и исторических записок, в которых представала мудрой и справедливой правительницей. Она не только писала сама, но и активно поощряла и заказывала произведения, которые создавали ее парадный портрет, прославляя ее как идеал монарха. Таким образом, литературный канон был во многом подготовлен и сформирован самой императрицей, которая понимала силу печатного слова для управления общественным мнением.
Гимн «Минерве на троне». Державин как создатель канонического образа в оде «Фелица»
Квинтэссенцией идеализированного образа Екатерины II стала знаменитая ода Гавриила Романовича Державина «Фелица» (1782). Это произведение, формально основанное на «Сказке о царевиче Хлоре», написанной самой императрицей, стало настоящим прорывом в русской поэзии. Державин не просто следует традиции хвалебной оды, он создает принципиально новый тип образа монарха, который был так востребован эпохой Просвещения.
Его Фелица — это не отстраненное «земное божество», а живой, деятельный и мудрый правитель. Державин соединяет в одном образе несколько ключевых ипостасей:
- Просвещенная правительница (Минерва): Она «здраво о заслугах мыслит», пишет законы и «читает, пишет пред налоем», ставя государственные дела выше личного покоя.
- Справедливая судья: В отличие от тиранов прошлого, она «проступки снисхождением правит» и не «давит людей, как волк овец».
- Скромный человек: Поэт подчеркивает ее простой быт, отказ от излишней роскоши и близость к народу. Она предстает как земная женщина, которая любит ходить пешком и ценит простые человеческие добродетели.
Этому идеальному образу Державин противопоставляет сатирическое изображение ленивых и порочных вельмож («мурз»), занятых лишь развлечениями и интригами. На их фоне добродетели Фелицы сияют еще ярче. Таким образом, Державин не просто льстит, а конструирует мощный идеологический образ, закрепляя в литературе официальный миф о «матери отечества» и создавая канон, с которым будут спорить и который будут переосмысливать последующие поколения писателей.
«Чудище обло, озорно, огромно». Радищев как первый разрушитель мифа
Если Державин создал апологетический гимн екатерининскому правлению, то Александр Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) представил его полную противоположность. Взяв в качестве эпиграфа стих из Тредиаковского про «чудище обло, озорно, огромно», Радищев применил эту метафору ко всему самодержавно-крепостническому строю. Его книга стала первым и самым радикальным опытом деконструкции мифа о «золотом веке».
Примечательно, что Радищев почти не нападает на императрицу лично. Его метод — не прямая инвектива, а беспощадное документальное свидетельство. Путешествуя от одной почтовой станции к другой, его герой видит не процветающую империю, а страну, раздираемую социальными язвами:
«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала».
В каждой главе он вскрывает ужасы крепостного права, продажность чиновников, несправедливость судов и полное бесправие народа. Картина, нарисованная Радищевым, полностью опровергает официальную пропаганду. Миф о «мудрой матери отечества» рушится под тяжестью фактов о страданиях ее «детей». Если в мире Державина Фелица является источником закона и порядка, то в мире Радищева именно система, возглавляемая императрицей, и есть источник беззакония и рабства. Такая критика была абсолютно немыслима в рамках одической традиции и стала возможна лишь в новой прозе, которая поставила во главу угла человеческое чувство и социальную реальность. Реакция самой Екатерины, назвавшей автора «бунтовщиком хуже Пугачева», лишь подтвердила, насколько точно Радищев ударил по идеологическим основам ее правления.
Между милостью и гневом. Пушкинский синтез в «Капитанской дочке»
Александр Пушкин в повести «Капитанская дочка» преодолел крайности Державина и Радищева, создав самый сложный и психологически достоверный образ императрицы. Он отходит и от панегирика, и от памфлета, изображая Екатерину как живую историческую личность, в которой соединяются величие и простота, милость и потенциальная жестокость.
Ключевой для понимания пушкинского замысла является сцена встречи Маши Мироновой с императрицей в Царском Селе. Пушкин намеренно совмещает в одном образе две ипостаси:
- Частное лицо: Сначала Екатерина предстает перед Машей как «дама приятной, полной наружности» в простом утреннем платье и душегрейке, гуляющая со своей собачкой. Она говорит «ласковым голосом» и кажется милой и доступной. Это описание перекликается с воспоминаниями современников, которые отмечали ее «приятную улыбку», но считали скорее «милой, а не красивой».
- Всемогущая государыня: В следующей сцене во дворце эта же женщина оказывается всесильной императрицей, от одного слова которой зависит жизнь и честь Гринева. Ее лицо уже имеет «важное и строгое» выражение, а ее решения окончательны.
В этом двойном портрете и заключается гениальность Пушкина. Его Екатерина — не абстрактный символ мудрости, как у Державина, и не безликое олицетворение деспотизма, как у Радищева. Она — человек на троне. Она способна на справедливость и милосердие, но ее милость — это акт личной воли, а не системное свойство власти. Чтобы добиться правды, Маше Мироновой необходимо обратиться не к закону, а напрямую к монарху, к его человеческому чувству. Таким образом, Пушкин показывает, что «золотой век» Екатерины был веком не столько идеальных законов, сколько личной власти, которая могла обернуться как милостью, так и гневом.
Наследие двойственности. Как образ Екатерины продолжил жизнь в литературе XIX-XX веков
Конфликт интерпретаций, заложенный в XVIII веке, определил дальнейшую судьбу образа Екатерины II в русской литературе. Созданная Пушкиным двойственность — «государыня и женщина» — оказалась наиболее продуктивной. Литература последующих эпох отказалась от одномерных портретов, сосредоточившись на сложности и противоречивости ее натуры и правления.
Эта тенденция особенно ярко проявилась в жанре исторического романа. Например, в популярном романе Валентина Пикуля «Фаворит» акцент сознательно смещен с государственных деяний на частную жизнь императрицы, ее страсти и отношения с фаворитами, в первую очередь с Григорием Потемкиным. Этот подход продолжает линию демифологизации, показывая историческую фигуру через призму ее человеческих слабостей и привязанностей. Образ Екатерины утратил одическую монументальность, но приобрел психологическую глубину, продолжая интриговать писателей и читателей своим неразрешимым сочетанием силы и слабости, государственного ума и женских капризов.
Заключение. Эволюция образа как отражение смены культурных парадигм
Литературная судьба образа Екатерины II — это зеркало, отражающее глубокие изменения в культуре и общественном самосознании России на протяжении более чем ста лет. Его эволюция прошла три ключевых этапа, каждый из которых соответствовал доминирующей культурной парадигме своей эпохи.
Путь начался с канонического идеала, созданного Г. Р. Державиным в рамках эстетики классицизма и в полном соответствии с политикой просвещенного абсолютизма. Затем последовало его радикальное разрушение А. Н. Радищевым, чье произведение было основано на принципах сентиментализма и новых гуманистических идеях, поставивших во главу угла страдания простого человека. Наконец, вершиной этого процесса стал исторический и психологический синтез у А. С. Пушкина, который, работая уже в рамках зарождающегося реализма, сумел преодолеть обе крайности и показать императрицу как сложную, живую и противоречивую историческую личность. Эта трансформация доказывает, что смена литературных портретов одного из самых значимых монархов была не просто сменой мнений, а отражением тектонических сдвигов во всей русской культуре.