Введение: Постановка проблемы и методологическая база исследования
Если власть всегда была искусством принуждения, то XX век стал эпохой, когда это принуждение достигло своей высшей, самой тонкой и, пожалуй, самой эффективной формы — символического господства. Это власть, которая действует не на тело, а на разум; не через прямое насилие, а через структуру мышления, через то, что кажется нам естественным, легитимным и единственно возможным. И что из этого следует? Следует то, что успешное символическое господство гарантирует не просто повиновение, но и глубочайшее неосознанное принятие системы, делая внешнее принуждение излишним.
Предметом настоящего исследования является природа символического господства (символической власти), а объектом — стратегии и технологии ее применения для конструирования желаемого национального образа в двух исторически и политически контрастных системах: тоталитарном Советском Союзе (России) и республиканской Франции на протяжении XX века.
Актуальность темы обусловлена тем, что механизмы символического конструирования реальности остаются ключевым инструментом политической мобилизации и управления идентичностью в современном мире. Сравнительный анализ СССР и Франции позволяет выявить как универсальные закономерности символического воздействия, так и специфические различия между моделью, основанной на монополии и тотальном контроле (СССР), и моделью, опирающейся на институциональный авторитет и республиканские принципы (Франция).
Методологической базой исследования служат фундаментальные концепции политической социологии и философии: теория символического насилия и габитуса П. Бурдье, а также концепции дискурса и власти-знания М. Фуко. Структура работы последовательно раскрывает теоретические основы, анализирует прикладные стратегии в каждой стране и завершается компаративным синтезом, подчеркивающим различия в динамике и результатах символического воздействия.
Теоретико-методологические основы символического господства
Природа символического господства — это невидимый фундамент, на котором зиждется любая легитимная власть. Заключается она в возможности навязывать собственные таксономии, категории мышления и способы восприятия мира, которые угнетаемые принимают как естественные, не осознавая их произвольности. Следовательно, эта власть всегда стремится к тому, чтобы ее механизмы оставались максимально незаметными.
Символическая власть и габитус в концепции Пьера Бурдье
Пьер Бурдье, вводя в научный оборот в 1970-х годах концепцию символической власти (господства), определил ее как возможность интерпретации "реальности" для подчиненных. Символическое господство — это способность субъектов власти заставлять других верить в легитимность социального устройства и, следовательно, в легитимность их собственного господства.
Ключевым инструментом этой власти является символическое насилие. Это не физическое принуждение, а «незаметное» насилие, действующее через ментальные структуры. Оно легитимизирует актуальное политическое соотношение сил, одновременно скрывая механизмы своего влияния. Общество, или угнетаемые, неосознанно принимает навязанные категории, поскольку признает их легитимный характер, что является высшей формой политического подчинения. Символическое насилие выполняет политическую функцию средства навязывания или легитимации господства путем навязывания "произвольных (но не признаваемых за таковые) средств познания и выражения" социальной реальности.
Для анализа того, как символическое господство инкорпорируется в личность, Бурдье вводит понятие габитус.
Габитус — это центральная системообразующая категория, представляющая собой систему ментальных оценивающих установок на определенные паттерны поведения, ее мотивационные структуры, инкорпорированные личностью во внешние и поведенческие характеристики.
Габитус является воплощенной в теле («инкорпорированной») структурой, которая воспроизводит социальные структуры и практики. Он формируется в процессе социализации и определяет границы выборов и жизненных стратегий индивидов. Символическое господство, оперируя через образование, медиа и культуру, стремится сформировать такой габитус, который будет объективно адаптирован к социальным отношениям господства, тем самым обеспечивая самовоспроизводство системы.
Наконец, символический капитал — это любой другой капитал (экономический, культурный, социальный), который, будучи легитимирован и признан (например, через научный авторитет, государственное признание или систему наград), позволяет его обладателю применять символическую власть.
Дискурс, власть-знание и конструирование нации в философии Мишеля Фуко
Если Бурдье фокусируется на социальных структурах и габитусе, то Мишель Фуко смещает акцент на механизмы производства истины и знания. В его концепции власть не сводится только к государственной власти, а представляет собой всеобщую систему господства, пронизывающую все аспекты социального дискурса и все отношения между людьми. Власть, по Фуко, продуктивна: она не только запрещает, но и создает субъектов, практики и знания. Какой важный нюанс здесь упускается? То, что власть, создавая знание, всегда маскирует свою произвольность, представляя знание как нечто объективное и неизбежное.
Дискурс в концепции Фуко — это не просто поле слов, а совокупность правил, которые образуют практики и, в свою очередь, постоянно образуют объекты.
Иными словами, дискурс — это структурированная система, которая определяет, о чем можно говорить, как можно говорить и кто имеет право говорить. В контексте конструирования национального образа, нация может быть названа "дискурсивной формацией", которая не является просто аллегорией, а "беременна политической структурой". Национальный образ создается и поддерживается через определенные тропы "принадлежности" и "преданности".
Критически важным для понимания символического господства является концепция "власть-знание". Фуко показывает, что знание всегда является результатом отношений власти и, в свою очередь, всегда используется для укрепления власти. Личность, подчиняясь правилам социального пространства (локуса), становится объектом отношений власти, надзора и контроля. Например, официальная история или признанная научная истина — это не просто знание, а легитимированный дискурс, который укрепляет господство, формируя национальный образ и исключая альтернативные точки зрения.
Стратегии и технологии тотального символического господства в СССР (XX век)
Стратегии символического господства в Советском Союзе основывались на принципе монополии и тотального контроля над всеми социальными институтами с целью радикального переформатирования габитуса граждан и формирования унифицированной коммунистической идентичности — «нового человека». Этот тотальный контроль обеспечивал максимальную эффективность символического насилия в краткосрочной перспективе.
Образование как инструмент "программирования личности"
В СССР система народного образования была не просто средством передачи знаний, а централизованным идеологическим аппаратом, тесно связанным с генеральной линией партии. Она была призвана формировать коммунистические взгляды, убеждения, советский патриотизм и пролетарский интернационализм.
Наиболее ярким примером такой централизации стало Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о преподавании гражданской истории в школах СССР от 15 мая 1934 года. Это постановление критиковало абстрактность существовавших подходов и требовало создания новых, идеологически выверенных учебников истории. Дискурс прошлого, таким образом, был жестко подчинен целям настоящего, формируя габитус, который воспринимал советскую власть как высшую точку исторического развития. Пропаганда в СССР рассматривалась как инструмент не только очевидной агитации, но и «программирования личности» при помощи культуры для формирования «развитой личности», полностью лояльной системе.
Монополия на информационное пространство и визуальные маркеры
Ключевые технологии пропаганды включали цензуру, ритуализацию и полный монопольный контроль над информационным пространством (печать, радио, телевидение). Власть-знание была абсолютной: государство единолично определяло, что является истиной, а что — враждебным дискурсом.
Символическое господство также активно использовало архитектуру как монументальный визуальный маркер. Наиболее яркими символическими проектами являются Семь сталинских высоток («Семь сестер»), заложенные одновременно 7 сентября 1947 года (в 800-летие Москвы). Эти грандиозные сооружения символизировали мощь, амбиции послевоенного Советского Союза и его способность к грандиозным свершениям. Самая высокая из них — Главное здание МГУ (до 240 метров со шпилем), являвшееся до 1990 года высочайшим зданием Европы, служило архитектурным подтверждением лидерства СССР в науке и идеологии, формируя в глазах граждан и внешнего мира образ непоколебимой державы.
Формирование образа "Нового человека" и внешняя символическая политика
Центральной стратегией было конструирование идеального образа советского героя: летчик, Герой Социалистического Труда, герой-воин. Этот образ активно формировался и типизировался через культуру и медиа. Он служил идеальной моделью для инкорпорирования в габитус граждан, указывая на желательные паттерны поведения, самопожертвования и коллективизма. Но разве может такой искусственно созданный образ выдержать испытание временем?
Для формирования образа России/СССР за рубежом и укрепления сотрудничества с другими странами, системную работу вело Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС), основанное в 1925 году. Эта структура, правопреемником которой является Россотрудничество, выступала как "народный дипломат", экспортируя тщательно отобранный, позитивный образ советской культуры, науки и достижений, что являлось частью глобальной символической борьбы за легитимность.
Стратегии республиканского символического воздействия во Франции (XX век)
Во Франции символическое воздействие имело иную природу: оно не стремилось к тотальному переформатированию личности, но было нацелено на управление национальной памятью и укрепление республиканских ценностей через институциональный авторитет и легитимный символический капитал. Это подход обеспечил большую долгосрочную устойчивость системы, поскольку опирался на добровольное признание авторитета, а не на страх.
Образование как опора республиканизма и национальной идентичности
Французское школьное образование традиционно используется как инструмент по «укреплению принципов республиканизма» и адаптации к новым вызовам национальной идентичности (например, интеграция мигрантов). В отличие от тотальной идеологизации СССР, основные принципы французского образования, закрепленные в законодательстве, включают свободу преподавания, бесплатность, нейтральность и лаицизм (светскость). Тем не менее, даже "нейтральность" является стратегией символического господства, поскольку она навязывает конкретную, светскую таксономию социального пространства.
Унификация законодательной системы образования и определение основных национальных приоритетов на долгосрочную перспективу произошли с принятием Закона «Об ориентации школьной системы» 1989 года (Закон Жоспена). Этот акт закрепил центральную роль школы в формировании гражданской идентичности и адаптации к меняющемуся обществу, используя закон как легитимный инструмент символической власти.
«Эра коммемораций» и управление национальной памятью
Одной из наиболее эффективных стратегий символического воздействия во Франции стало управление коллективной памятью. В 1980-х годах усилились общественно-политические кампании, сопровождавшие торжественное празднование основополагающих дат национальной истории — так называемая «эра коммемораций».
Кульминацией этой эпохи стало празднование столетнего юбилея Великой французской революции в 1989 году. Государство и интеллектуальные элиты, используя мощь символического капитала, организовывали эти мероприятия для формирования единого, консолидированного образа «Франции-республики», наследницы Просвещения и Свободы.
Символы, такие как Эйфелева башня (построенная к столетию Революции в 1889 году), и государственные награды, например, Орден Почётного легиона, служат мощными тропами "принадлежности" и "преданности", о которых говорил Фуко. Они легитимизируют социальную иерархию и закрепляют ценности, признанные республикой.
Роль научного сообщества и образа "Французской исключительности"
Во Франции символическое господство часто делегируется структурам, обладающим высоким культурным и научным капиталом, что придает воздействию вид объективности и легитимности. Французские историки, накопив значительный символический капитал (по Бурдье), стали лидерами в выработке общественного мнения по вопросам национальной памяти, например, при создании монументального издания "Места памяти".
Этот проект представлял собой не просто академическое исследование, а мощный дискурсивный инструмент, который отбирал, интерпретировал и легитимировал определенные исторические факты и символы в качестве "общей памяти". Этот механизм "власть-знание" Фуко позволял управлять восприятием прошлого, направляя его на укрепление образа "Французской исключительности" (l’exception française) — культурной и политической уникальности Франции.
Следует отметить и внешнюю политику: образ России во Франции на протяжении XX века был крайне изменчив. После 1917 года он зависел от дипломатических отношений, но в послевоенные годы за исследователями-марксистами даже закрепилась монополия на исследование СССР, где популярные книги (1945, 1947 гг.) интерпретировали советскую историю на основе марксистско-ленинской идеологии, что служило политической легитимации советского режима в определенной части французского общества.
Сравнительный синтез: Динамика, различия и результаты символического господства
Сравнительный анализ позволяет четко разграничить два принципиально разных подхода к реализации символического господства в XX веке.
Сравнительный механизм власти: Монополия vs. Институциональный авторитет
Ключевое различие заключалось в источнике легитимации и контроле над полем (по Бурдье).
В СССР символическое господство опиралось на монополию и тотальный контроль над всеми институтами (СМИ, образование, культура) для формирования унифицированной коммунистической идентичности и «нового человека». Государство само назначало, кто является обладателем символического капитала (партийные идеологи, официальные герои).
Во Франции символическое воздействие опиралось на республиканские принципы (лаицизм, нейтральность) в образовании и на авторитет научного сообщества (историков). Здесь символический капитал приобретался через академическое признание и институциональную легитимность, а не прямое партийное назначение.
| Критерий сравнения | СССР (Тотальная модель) | Франция (Республиканская модель) |
|---|---|---|
| Основа легитимности | Монополия партии и идеологии | Институциональный авторитет (наука, закон, республиканские принципы) |
| Целевая установка | Формирование "нового человека", полная трансформация габитуса | Укрепление республиканизма, управление национальной памятью |
| Технология образования | Жесткая идеологическая верификация (Постановление 1934 г.) | Нейтральность, лаицизм, унификация законодательства (Закон 1989 г.) |
| Роль символов | Монументальность, демонстрация мощи (Сталинские высотки) | Коммеморации, управление историческим дискурсом (Места памяти) |
Результаты и "Политика памяти": Раскол против Унификации
Различия в механизмах привели к диаметрально противоположным результатам в сфере национальной памяти:
- СССР/Россия: Жесткая, централизованная идеологическая обработка в конечном итоге породила "расколотое поле памяти" после катаклизмов XX века. В этом поле существуют конкурирующие версии прошлого (одни видят в советском периоде золотой век, другие — исторический тупик). Одним из наиболее острых проявлений этого раскола является дискуссия о фигуре Иосифа Стали��а и его роли в истории. Символическое насилие, хотя и было эффективно в краткосрочной перспективе, не смогло создать устойчивый, принятый всеми габитус на ментальном уровне, который пережил бы крах породившей его структуры.
- Франция: В послевоенные годы шла активная работа по "политике памяти", направленная на формирование единой национальной традиции на основе республиканских ценностей, несмотря на стремление забыть унизительное прошлое (оккупацию). Благодаря делегированию символического капитала научному сообществу, эта политика обладала большей легитимностью и оказалась более успешной в долгосрочной консолидации национального образа, основанного на идее непрерывности республики.
Пределы символического господства
Символическое господство эффективно до тех пор, пока оно способно сохранять монополию на дискурс и легитимировать свои категории. История СССР наглядно демонстрирует пределы тотального контроля.
Целевая группа в СССР была объектом жесткой, централизованной идеологической обработки. Однако различия в реакции общества проявились в конечном итоге в утрате государством контроля над СМИ и общественной сферой в период "Гласности" и "Перестройки". Ключевым событием, обозначившим утрату монополии государства на информацию, стало принятие Закона СССР "О печати и других средствах массовой информации" от 12 июня 1990 года, который отменил цензуру и заложил юридическую основу для появления независимых СМИ, вступив в силу 1 августа 1990 года. Когда монополия на дискурс рухнула, символическое насилие потеряло свою силу, обнажив насильственный характер системы и ускорив распад СССР.
Французская модель, напротив, показала большую гибкость: за счет опоры на более широкий, институционально распределенный символический капитал и принципы, которые, хотя и являются инструментами власти, но воспринимаются как ценности (свобода, лаицизм), она оказалась более устойчивой к внутренним и внешним шокам.
Заключение
Проведенное теоретико-прикладное исследование подтвердило высокую эвристическую ценность концепций символического господства П. Бурдье и дискурса М. Фуко для анализа стратегий конструирования национальных образов.
Теоретическая применимость: Символическое господство в обеих странах действовало через механизмы, которые Бурдье назвал «символическим насилием», стремясь инкорпорировать желаемый национальный образ в габитус граждан. При этом, как показал Фуко, нация функционировала как дискурсивная формация, где власть-знание (официальная история, научный авторитет) определяла рамки легитимного восприятия.
Ключевые различия в стратегиях:
- СССР использовал тотальную, централизованную монополию на все институты, включая школьное образование (Постановление 1934 г.) и медиа, дополненную монументальными визуальными символами (Сталинские высотки), для формирования унифицированного, коммунистически ориентированного габитуса.
- Франция опиралась на институциональный авторитет, принципы республиканизма (лаицизм, нейтральность в образовании) и активно использовала символический капитал научного сообщества в «эре коммемораций» для управления национальной памятью и укрепления образа Французской исключительности.
Результаты: Жесткая идеологическая обработка в СССР привела к "расколотому полю памяти" и стремительной девальвации символического капитала государства после утраты монополии на информацию (Закон 1990 г.). Французская модель, основанная на более гибком и легитимном использовании научного и институционального авторитета, оказалась более успешной в формировании единой и устойчивой национальной традиции.
Дальнейшие исследования могут быть сосредоточены на анализе современных механизмов символического господства в эпоху цифровых медиа, где монополия на дискурс трансформируется в борьбу за внимание и виральность.
Список использованной литературы
- Верещагин, В. Ю. Сравнительная политология : тез. докл. и сообщ. уча-стников науч.-теорет. конф. / Отв. ред.: В. Ю. Верещагин. Ростов н/Д: РЮИ МВД России, 2009.
- Голосов, Г. В. Сравнительная политология. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 2009.
- Желтов, В. В. Сравнительная политология : учебное пособие для вузов. Москва: Академический Проект; Фонд «Мир», 2009.
- Митрохина, Т. Н. Сравнительная политология: Учеб.-метод. пособие для студентов, обучающихся по специальности «Политология» / под ред. В. М. Долгова. Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 2010.
- Мухаев, Р. Т. Политология. Москва, 2010.
- Тарасов, Е. Н. Сравнительная политология : Учеб.-метод. пособие. Москва: Изд-во РГСУ Союз, 2009.