Может ли хороший человек не любить стихи Пушкина? Помоему, нет. Можем ли мы себе когда-нибудь представить, чтобы Пушкин убил на дуэли Дантеса? Конечно же, нет… «Гений и злодейство — две вещи несовместные», — считал поэт. Пушкин может быть только жертвой, а не убийцей. Он не может служить царю и сколачивать себе состояние. Не может обыгрывать партне ра в карты и добросовестно составлять отчеты о саранче. Почему же этот человек оказывается самым близким любому, кому дорога русская культура?
С первыми шагами по земле мы влюбляемся в его изумительные сказки и не расстаемся с его поэзией до по следних дней. Сколько страданий вызывает в нас последний путь Пушкина на Черную речку!
Мы говорим «наш Пушкин». Изучая каждый этап его жизни, изумляемся бесконечности пушкинского гения. Дивимся его жизнелюбию, преданности друзьям, честности, отваге и беззащитности. Есть у Пушкина произведение особое, исключительное. Среди русских книг эта книга то же, что и ее автор среди русских писателей. Это роман в стихах «Евгений Онегин» — любимое детище Пушкина, во многом отражение его самого. Если искать аналоги в мировой культуре, то я могу сравнить его только с «Джокондой» Леонардо да Винчи.
Вот что сам Пушкин сказал о романе: «Пишу я «Онегина» для себя. Это моя прихоть, мое развлечение. Почему художник может написать картину не для продажи, а для себя и может любоваться, когда хочет, а писатель менее свободен в этом отношении?». Вряд ли существует произведение, которое бы так ярко отразило душу и характер народа и проблемы общечеловеческие — бытия, любви и дружбы, взаимоотношения человека и общества.
Был ли Пушкин «лишним человеком»? Нет, безусловно, не был. Он ведь писал стихи, завещая своим поэтическим потомкам: «Глаголом жги сердца людей». У него были друзья, которых он любил и которые любили его. Но общество, к которому он принадлежал, не доросло до понимания гения.
Другое дело Онегин — вымышленный и в то же время реальный «добрый приятель» поэта. Он в чем-то похож на Пушкина. Образованностью (особенно после встречи с Татьяной), широтой взглядов. Но он — лишний человек среди тех, кто не ценит поэзию, философи чность, острый ум. Он не реализовавшийся человек — первая трагическая фигура в русской литературе. «Эгоист поневоле», он не находит применения своим силам, не вписывается в предназна- ченный ему круг людей. Всякое дело ему быстро надоедает. От скуки им овладела «охота к перемене мест». Он едет в деревню, но, в отличие от Пушкина, не чувствует красоты природы и не способен творчески общаться с ней, видеть в ней «приют спокойствия, трудов и вдохновения».
Пушкин никогда не был эгоистом. Он способен был жертвовать собою ради других. Онегин, хотя и страдающий, но эгоист. Он эгоист во всех сценах романа. Не эгоист он только в последний свой приход к Татьяне. Онегин «как дитя, влюблен». Великолепное, хотя и простое, сравнение. Ведь ребенок не может думать одно, а говорить другое. Есть люди, которых не коснулась никакая житейская грязь, они всю жизнь сохраняют чистоту и прелесть детства. Таким человеком был Пушкин.
«Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено», — писал он в предисловии к первому изданию первой главы. Это «большое стихотворение» не может быть окончено, так как жизнь автора в нем значит больше, чем вымышленный романный сюжет. Создавая роман, Пушкин создавал, созидал и нового себя. Впервые в роли героя-автора Пушкин выступает при описании онегинского дня — в эпизоде посещения театра. Пушкин перемещает сюжет к себе, в ссылку, организует его вокруг собственных переживаний. «Мои богини! что вы? где вы?» — мечтает он о возвращении. Пушкин любит театр, все в нем полно поэзии, жизни и красоты, а для Онегина все скучно. Автор переживает: «Другие ль девы, сменив, не заменили вас?», а с точки зрения Онегина: «Всех пора на смену».
Читайте также:
Татьяна - воплощение идеала Пушкина
Пушкин прекрасно знает и чувствует театр, он восхищается тем, как балерина «быстрой ножкой ножку бьет». Онегин же «идет меж кресел по ногам». Он никогда не смог бы дать емкую пушкинскую формулу балета — «душой исполненный полет», потому что, в отличие от Пушкина, не был человеком полета.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной.
«Разность» есть и в ощущении деревни, которая была для Пушкина «лоном счастья и забвенья», почвой и животворящим источником собственного творчества, а для Онегина — местом вынужденного пребывания, чем-то инородным, не созвучным его петербургской натуре.
Онегин живет как бы не свою жизнь. У него другая — высокая сущность. Эта его сущность не на первом плане. Она иногда просве чивается, и мы видим, что Евгений «вчуже чувство уважал». По прочтении письма Татьяны «чувствий пыл им на минуту овладел». Онегин честен и открыт с Татьяной, после гибели Ленского «всем сердцем юношу любя, он обвинял себя во многом». Мы видим, что совесть, побежденная «честью», не совсем умерла в нем. Мы заме чаем это в трехстрочии, раскинутом на весь роман:
«С душою, полной сожалений» — в первой главе,
«В тоске сердечных угрызений» — в шестой,
«В тоске безумных сожалений» — в восьмой.
Тема моего сочинения столь неисчерпаема, что мне мало что удалось сказать. «Онегина воздушная громада, как облако, стояла надо мной» (Анна Ахматова).
Я хотела бы закончить свою работу строками из стихотворения Пушкина «Андрей Шенье»:
Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдет, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный
И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами,
И сам заслушаюсь, и вашими слезами
Упьюсь… И, может быть, утешен буду я
Любовью.
Такие стихи никогда не смог бы написать Онегин. На это способен только гений Пушкина.
