Как менялся Пушкин в 20 веке – исследование трансформации образа поэта

Введение в проблему. Пушкин как культурный текст XX столетия

Каждая эпоха не просто читает, но и «создает» своего Пушкина, адаптируя его сложную и многогранную фигуру под собственные нужды и представления. В XX веке личность и творчество поэта перестали быть исключительно объектом историко-литературного изучения, превратившись в динамичный и противоречивый «текст культуры». Его образ стал зеркалом, в котором отражались идеологические бури, научные революции и глубинные поиски национальной идентичности, сотрясавшие столетие.

Центральным объектом анализа становится «пушкинский миф» — сложный конструкт, формировавшийся на пересечении полярных тенденций. С одной стороны, это попытки вписать поэта в заранее заданный революционный нарратив, превратив его в предтечу новых социальных порядков. С другой — его канонизация как незыблемого «основоположника» и «родоначальника» всего, что есть в русской литературе. Параллельно с этим шло его научное осмысление, а позже — и постсоветская деконструкция, поставившая под сомнение сам статус «национального поэта».

Таким образом, история восприятия Пушкина в XX веке — это история непрерывной борьбы за право определять, в чем именно заключается его подлинное значение. Эта борьба разворачивалась между официальной идеологией, различными научными школами и культурным сознанием, каждое из которых предлагало свой, порой взаимоисключающий ответ.

Две оптики раннего XX века. Пушкин для идеологов и для формалистов

На заре XX века, в период тектонических сдвигов в российской истории и культуре, в отношении Пушкина сформировались два кардинально различных подхода, которые во многом определили траекторию его посмертной судьбы на десятилетия вперед. Это были политизированная, идеологическая интерпретация и аполитичная, строго научная.

Ранняя советская критика предприняла активную попытку «присвоить» Пушкина, встроив его в пантеон революционных героев. Его реальный конфликт с царской властью, вольнолюбивая лирика и сочувствие декабристам трактовались как прямое предчувствие грядущей социалистической революции. В этой логике Пушкин представал не столько как художник, сколько как «тайный сочувственник», бунтарь и обличитель самодержавия, что позволяло легитимизировать новый режим через апелляцию к высшему культурному авторитету.

Одновременно с этим зарождался совершенно иной подход — в рамках русской формальной школы. Представители этого направления, такие как Виктор Шкловский, Юрий Тынянов и Борис Эйхенбаум, сознательно уходили от идеологических и биографических трактовок. Их интересовало не «что» сказал Пушкин, а «как» сделаны его тексты. Они фокусировались на таких аспектах, как:

• Языковые и стилистические инновации;
• Структура сюжета и композиционные приемы;
• Ритмика и звуковая организация стиха.

Для формалистов творчество Пушкина было прежде всего эстетическим феноменом, самоценным искусством слова. Этот деполитизированный, научный взгляд на литературу был по своей сути глубоко чужд утилитарному подходу власти, требовавшей от искусства служения идеологическим задачам. Именно это столкновение двух оптик — идеологической утилитарности и научной автономии — заложило фундаментальное противоречие в «пушкинский вопрос» XX века.

Создание канона. Монументализация образа в сталинский период

Если в 1920-е годы еще существовали различные интерпретации Пушкина, то начиная с 1930-х годов государство взяло курс на создание единого, незыблемого и идеологически выверенного образа. Этот процесс достиг своего апогея во время празднования 100-летия со дня гибели поэта в 1937 году, которое превратилось в беспрецедентную по размаху общесоюзную кампанию. Именно тогда был окончательно отлит и закреплен канонический «советский Пушкин».

Основные черты этого монументального образа транслировались через все доступные каналы — от школьных учебников до передовиц в «Правде» и массовых изданий его произведений.

Пушкин — это родоначальник современного русского литературного языка, основоположник реализма, народный поэт, несгибаемый патриот и гуманист, ставший жертвой «наемника царизма».

Этот образ был тщательно сконструирован. Все «неудобные» и сложные аспекты личности и творчества поэта — его религиозные поиски, аристократизм, глубокая ирония, эротическая лирика, консервативные взгляды позднего периода — либо полностью замалчивались, либо получали «правильную» идеологическую трактовку. Его вольнодумство было искусственно превращено в «революционность», а его фигура, по меткому выражению Бориса Пастернака, была посмертно «сделана членом Политбюро».

В результате был создан мощный «пушкинский текст», который выполнял важную государственную задачу: он стал одним из краеугольных камней формирования нового советского патриотизма и национального самосознания, основанного на русоцентричной модели. Пушкин был назначен «национальным поэтом всех народов СССР», а любовь к нему стала обязательным и ритуальным элементом советской культуры.

Хранитель культуры. Восприятие Пушкина в русском зарубежье

Пока в Советском Союзе конструировался монументальный и идеологизированный образ Пушкина, за его пределами, в среде русской эмиграции, формировался совершенно иной взгляд. Для миллионов людей, оказавшихся в изгнании, Пушкин стал не просто великим поэтом прошлого, а мощнейшим символом утраченной России и залогом сохранения национальной идентичности. Он был той главной фигурой, которая объединяла разрозненные волны эмиграции, от монархистов до социалистов, которые в остальном не могли найти общего языка.

Ярчайшим проявлением этого стало учреждение «Дня русской культуры», который с 1925 года ежегодно и повсеместно отмечался в день рождения поэта. Это был не просто литературный праздник, а акт культурного самосохранения и духовного сопротивления, демонстрация единства «России вне России». Пушкинские торжества, особенно в 1937 году, проходили в десятках стран, от Парижа до Харбина, и становились триумфом русского рассеяния.

В эмигрантском пушкиноведении на первый план выходили темы, которые замалчивались в СССР:

• Свобода: не как предчувствие революции, а как высшая духовная и творческая ценность.
• Христианские мотивы: глубокий анализ религиозных и философских поисков поэта.
• Гармония: пушкинская ясность и гармоничность стиля как противовес советскому хаосу и идеологическому диктату.

Философские интерпретации, характерные для русского зарубежья, видели в творчестве Пушкина квинтэссенцию «русской души», высшее воплощение национального духа. Таким образом, в то время как советская пропаганда лепила из поэта борца и революционера, эмиграция видела в нем прежде всего хранителя вечных культурных и духовных ценностей.

«Возвращение» человека. Гуманизация образа в период «оттепели»

Политическая либерализация, начавшаяся в СССР после смерти Сталина, не могла не затронуть и такую важную идеологическую сферу, как литературоведение. Период «оттепели» привел к постепенному пересмотру застывшего сталинского канона и «возвращению» более живого и человечного Пушкина. Фокус внимания исследователей и читателей начал смещаться с Пушкина-монумента на Пушкина-человека.

В эту эпоху, с ее жаждой искренности и личной свободы, оказались особенно востребованы те аспекты творчества поэта, которые ранее находились в тени. Произошла явная переориентация на его лирическое наследие. Именно в любовной, философской и пейзажной лирике видели проявление подлинной, не скованной идеологическими рамками личности. Тема эстетической независимости художника, его права на внутреннюю свободу, получила новое, актуальное для поколения «шестидесятников» звучание.

В научный и читательский оборот стали постепенно возвращаться «интимные» стороны биографии и творчества. Анализ произведений все чаще стал опираться не только на социальный, но и на психологический и биографический контексты. Пушкинская тема защиты чести и личного достоинства, его противостояние не только власти, но и «мнению народному», срезонировали с настроениями интеллигенции того времени. Этот процесс можно охарактеризовать как попытку снять с образа поэта «хрестоматийный глянец», увидеть за бронзовой маской живого человека с его страстями, сомнениями и трагической судьбой.

Бронза с человеческим лицом. Пушкин в эпоху застоя

Период, известный как «застой» (1970-е — начало 1980-х годов), характеризуется сложным и двойственным отношением к пушкинскому наследию. С одной стороны, официальный статус Пушкина как центральной, канонической фигуры советской литературы окончательно закрепился. Он был неотъемлемой частью школьной программы, его образ тиражировался в массовой культуре как непререкаемый авторитет.

С другой стороны, достижения «оттепельного» пушкиноведения не исчезли. Они были интегрированы в академическую среду, что позволяло существовать более сложным и не идеологизированным трактовкам, недоступным широкой публике. Именно в этот период выходят фундаментальные труды Юрия Лотмана и других ученых Тартуско-московской семиотической школы, которые анализировали Пушкина как сложнейший «текст культуры», сформированный на пересечении различных тенденций и кодов.

Таким образом, образ Пушкина начал функционировать одновременно в двух разных регистрах:

1. Официальный регистр: для школ и массовой культуры, где сохранялся монументальный, идеологически приглаженный образ.
2. «Внутренний» регистр: для узкого круга интеллигенции и академических специалистов, где допускался глубокий, нюансированный анализ его творчества и биографии.

В результате сложился внутренне противоречивый, но относительно стабильный образ, который можно описать метафорой «бронза с человеческим лицом». Снаружи это был все тот же незыблемый памятник, но для тех, кто был готов вглядеться, под слоем официальной позолоты проступали черты живого и сложного человека. Эта двойственность была отражением общей ситуации в культуре застоя, где официальный фасад часто скрывал глубокую внутреннюю жизнь.

Эпоха деконструкции. Пересмотр «пушкинского мифа» и поиски новой идентичности

Крушение советской системы в 1991 году привело к кардинальному пересмотру всех основ, включая культурный пантеон. Фигура Пушкина, десятилетиями служившая опорой идеологии, неизбежно стала одним из главных объектов постсоветской деконструкции. Этот процесс был болезненным, радикальным и отражал глубокий кризис национальной идентичности.

Первая волна была связана с «развенчанием» и «сбрасыванием с пьедестала». Этот процесс можно условно разделить на несколько направлений:

• Критика идеологических конструктов: начался пересмотр советского мифа о Пушкине-революционере, критика его имперских взглядов и роли как «певца империи».
• Пересмотр биографии: повышенный интерес к «темным» сторонам жизни поэта, его долгам, амурным похождениям, вплоть до откровенной скандализации образа.
• Отказ от сакрального статуса: появилась тенденция демонстративно оспаривать формулу «Пушкин — наше всё», низводя его до статуса «одного из» великих писателей прошлого.

Эта волна деконструкции была во многом закономерной и здоровой реакцией на десятилетия принудительной, удушающей канонизации. Однако она быстро сменилась попытками создания новых, конкурирующих мифов, отражающих политический и идеологический плюрализм постсоветской России. На смену единому советскому канону пришел калейдоскоп интерпретаций: Пушкин как либерал и западник, Пушкин как консерватор-государственник, Пушкин как православный мыслитель и даже как эзотерик.

Главный вопрос, который был поставлен в конце XX века, звучал так: является ли Пушкин по-прежнему центральной, объединяющей фигурой для национального самосознания, или его время прошло?

Однозначного ответа на этот вопрос так и не было найдено. К концу столетия Пушкин остался живым полем для ожесточенных дискуссий, и сама эта непрекращающаяся борьба за «своего» Пушкина лучше всего доказывает, что его фигура по-прежнему отражает самые глубокие и нерешенные проблемы российской идентичности.

Список источников информации

1. Блок, А.А. Собрание сочинений в 8 т. / А.А. Блок ; под общ. ред. В. Н. Орлова, А. А. Суркова, К. И. Чуковского. — М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1962.
2. Гроссман, Л. П. Собрание сочинений в пяти томах, Т. IV / Л.П. Гроссман. – М. : Изд-во Книгоиздательство Современные проблемы Н. А. Столляр, 1928. — 1540с.
3. Лотман, Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя: Пособие для учащихся / Ю.М. Лотман. – Л. : Изд-во Просвещение, 1983. – 255 с.
4. Маяковский, В. В. Полное собрание сочинений в 13 томах / В. В. Маяковский. — М.: Изд-во Гослитиздат, 1955.
5. Мейлах, Б. С. Вопросы литературы и эстетики / Б. С. Мейлах. – М. : Изд-во Советский писатель, 1958. – 532 с.
6. Минц, З. Г. Блок и Пушкин / З. Г. Минц // Уч. зап. Тартуского ун-та. — Вып. 308.- Тарту, 1973.- С. 142.
7. Оксенов, И. А. Маяковский и Пушкин / И. А. Оксенов // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. — Вып. 3. — С. 283-311.
8. Плешкова, О.И. Теория литературной эволюции, историческая проза Ю.Н. Тынянова и современные жанры исторического повествования / О. И. Плешкова // Русское литературоведение ХХ века: имена, школы, концепции: материалы международной науч. конф. / под общ. ред. О. А. Клинга и А. А. Холикова. – М.; СПб. : Изд-во Нестор-История, 2012. — 320 с.
9. Плешкова, О. И. Постмодернистское пародирование творчества М. Горького в современной мультипликации: «Буревестник» А. Туркуса / О. И Плешкова // Культура и текст: культурный смысл и коммуникативные стратегии: сборник научных статей / под ред. Г.П. Козубовской. – Барнаул, 2008. — С.171-176.
10. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений в 19-ти томах / А. С. Пушкин. – СПб. : Изд-во Брокгауз-Ефрон, 2007. – 4263.
11. Томашевский, Б. В. Пушкин: [В 2 кн.] / Б.В. Томашевский ; отв. ред. В. Г. Базанов; АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушк. дом). — М; Л.: Изд-во АН СССР, 1961.
12. Тынянов, Ю. Н, Собрание сочинений. В 3 томах. Том 3. Пушкин / Ю. Н. Тынянов. – М. : Изд-во Вагриус, 2006. – 640 с.
13. Федин, К.А. Горький среди нас / К.А. Федин. – М. : Изд-во Советский писатель, 1968. – 384 с.
14. Цветаева, М. И. Собрание сочинений в 7 – ми томах. / М. И. Цветаева. — М. : Изд-во Эллис Лак, 1995. – 5106 с.
15. Эйхенбаум, Б.М. О прозе. О поэзии. сб. ст. / Б.Э. Эйхенбаум; вступ. ст. Г. Бялого ; сост., подгот. текста О. Эйхенбаум. – Л. : Изд-во Художественная литература, 1986. – 456 с.