Феномен самозванства в истории России (XVII–XVIII вв.): От династического кризиса к антифеодальной войне. Историографический анализ

По меткому наблюдению выдающегося русского историка В. О. Ключевского, самозванство стало «хронической болезнью государства: с тех пор чуть не до конца XVIII века редкое царствование проходило без самозванца». Действительно, исторической науке известно несколько десятков царистских самозванцев, действовавших в России в XVII–XVIII веках. Этот феномен, глубоко укоренившийся в российском социуме на протяжении двух столетий, является не просто чередой отдельных инцидентов, а многогранным отражением глубинных социальных, политических и идеологических кризисов. Данная работа ставит своей целью не только описать ключевые этапы и фигуры русского самозванства, но и провести комплексный историко-аналитический синтез, раскрывая социокультурную трансформацию этого явления: от инструмента борьбы боярских группировок за власть в XVII веке до крупнейшего народного антифеодального движения, опирающегося на специфические социально-экономические факторы и народные монархические иллюзии в XVIII веке. Мы углубимся в историографические подходы, проанализируем социально-экономические корни, идеологические основы и, конечно, роль ключевых акторов, таких как Церковь и различные слои населения.

Введение: Методологические основы и актуальность изучения самозванства

Феномен самозванства в русской истории – это не просто набор курьёзных или трагических эпизодов, но мощный индикатор системных сбоев в государственном механизме и общественном сознании, обнажающий самые глубокие трещины в фундаменте власти и общества, свидетельствуя о периодах, когда легитимность правителей ставилась под сомнение, а народные массы искали идеального «царя-заступника». Изучение самозванства позволяет понять не только механизмы политической борьбы и социальных протестов, но и эволюцию народных представлений о власти, справедливости и роли монарха, демонстрируя, как коллективные ожидания могут трансформироваться в значимые исторические события.

Понятийный аппарат и историографический обзор

Прежде чем погрузиться в исторические детали, необходимо четко определить ключевые термины, которые будут использоваться в нашем исследовании.

Самозванство – в узком смысле, это выдача себя за другое лицо, которым человек не является, обычно с целью получения выгоды или достижения политических целей. В контексте русской истории XVII–XVIII веков, особенно важно подчеркнуть, что это явление чаще всего было связано с претензиями на царский престол или высокий духовный сан, что делало его не просто мошенничеством, а мощным дестабилизирующим политическим фактором. Феномен самозванства (или самозванчества) в России, особенно монархического направления, рассматривается как прямое проявление глубокого кризиса легитимности центральной власти.

Легитимность власти – это признание населением законности и обоснованности существующей политической власти, её права управлять. Легитимность не тождественна законности (формальному соответствию нормам права), она глубже и базируется на вере в справедливость и правильность данного порядка. Кризис легитимности возникает, когда эта вера ослабевает или исчезает, что открывает путь для альтернативных претендентов на власть, в том числе самозванцев, и это именно то, что мы наблюдаем в России XVII–XVIII веков.

Историографический обзор подходов к феномену самозванства демонстрирует эволюцию взглядов и оценок в зависимости от политической конъюнктуры и методологических установок эпохи.

• Государственная (дворянская) школа (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев): Эти историки, будучи сторонниками сильной монархической власти, рассматривали самозванцев исключительно как преступников, авантюристов и орудие врагов государства (польских интервентов, бояр-предателей). Для них Лжедмитрий I был «расстригой Отрепьевым», а Пугачёв – «злодейским бунтовщиком». Основное внимание уделялось борьбе государства с мятежниками и восстановлению порядка. Народная поддержка самозванцев трактовалась как невежество масс, легко поддающихся обману. В. О. Ключевский, хоть и относился к этой школе, уже глубже смотрел на социальные корни, видя в самозванстве «хроническую болезнь» и симптом недовольства, хотя и не оправдывал самих самозванцев.

• Советская (марксистская) историография (М. Н. Покровский, А. А. Зимин): Этот подход кардинально изменил акценты. Самозванцы, особенно Пугачёв, рассматривались как лидеры народных восстаний, выражающие классовую борьбу угнетённых масс против феодальной эксплуатации и дворянства. Лжедмитрий I, хотя и был фигурой более сложной, тоже вписывался в контекст социального протеста, хотя и меньшего масштаба. Главное внимание уделялось социально-экономическим причинам, приведшим к восстаниям, и широкой народной поддержке этих движений. Самозванец в этой парадигме — это лишь знамя, под которым объединяются массы, стремящиеся к социальной справедливости.

• Современная академическая историография (Р. Г. Скрынников, Б. Н. Флоря, О. Г. Усенко): Современные исследователи стремятся к более комплексному и многофакторному анализу. Они отказываются от односторонних оценок, признавая сложность мотиваций как самих самозванцев, так и их сторонников. Акцент делается на изучении социокультурных и психологических аспектов феномена, роли народных верований (например, «наивный монархизм», концепция «Белого Царя»), а также влияния кризиса легитимности власти. Учёные, как О. Г. Усенко, предлагают типологии самозванцев, учитывают влияние религиозных представлений и детально анализируют социальный состав движений. Р. Г. Скрынников, в свою очередь, тщательно изучал роль боярской оппозиции и иностранного вмешательства в период Смуты, подчеркивая, что Лжедмитрий «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве», что говорит о комплексном генезисе феномена.

Таким образом, если ранняя историография видела в самозванцах злодеев, а советская – героев классовой борьбы, то современная наука стремится к объективному и многогранному осмыслению этого уникального явления в контексте русской истории, понимая, что каждая эпоха формировала своё видение этого сложного процесса.

Социокультурные и политические корни русского самозванства

Феномен самозванства в России не был случайным набором авантюр, а являлся прямым следствием глубокого кризиса легитимности центральной власти, который достиг своего апогея после пресечения царской династии Рюриковичей в 1598 году. На смену «природным царям» пришли выборные монархи, такие как Борис Годунов и Василий Шуйский, чья власть не имела сакрального ореола и воспринималась значительной частью населения как не вполне законная. Этот династический вакуум создал благоприятную почву для появления лжецарей.

В основе народной поддержки самозванцев лежал так называемый «наивный монархизм» или «царистские иллюзии». В русском крестьянском сознании царь воспринимался не как глава государства в современном смысле, а скорее как сакральный, «добрый» отец народа, защитник от боярского произвола и гарант справедливости. Если жизнь была плоха, то виноваты были «злые бояре» и чиновники, а не сам государь. Отсюда и рождался народный запрос на «истинного царя», который должен был прийти и восстановить попранную правду. Этот идеал «праведного государя» часто связывался с образом «Белого Царя» — «благоверного и христолюбивого и благочестивого истинно православного великого князя». Этот титул, укоренившийся в русско-тюркской переписке ещё в XVI веке, обозначал высшую, сакральную и неоспоримую власть, стоящую над мирскими распрями и способную принести мир и справедливость. Именно в этом контексте самозванцы могли обрести невероятную легитимность в глазах простого народа, выдавая себя за чудесно спасшегося царевича или скрывающегося законного государя. Что же именно это означает для понимания механизмов народной поддержки, если не глубоко укоренившуюся веру в божественную природу власти?

Исследователи, такие как О. Г. Усенко, предлагают типологию самозванцев, которая помогает лучше понять их мотивы и социальные роли. Различают:

1. Царистские (мирские) самозванцы: Это наиболее многочисленная и политически значимая категория. Они претендовали на царский престол, выдавая себя за «чудесно спасшегося» царя или царевича. Именно к этому типу относятся Лжедмитрий I, Лжедмитрий II, и, конечно, Емельян Пугачёв (выдавший себя за Петра III). Их выступления были формой социального и политического протеста, направленного на изменение существующего порядка или перераспределение власти.

2. Религиозные самозванцы: Эти фигуры претендовали на статус Мессии, пророка, святого или даже самого Христа. Их движения были менее многочисленны, но отражали глубокие эсхатологические настроения и поиск духовного спасения. Примером могут служить различные лже-пророки и «христы», появлявшиеся в периоды религиозных брожений, особенно после Раскола.

В XVII–XVIII веках доминирующим, безусловно, было царистское самозванство, ставшее, по сути, одним из инструментов, а иногда и катализатором, масштабных социальных потрясений. Оно давало народу надежду на восстановление «справедливого» порядка, пусть и под ложным флагом.

Самозванчество Смутного времени (XVII век): Династический кризис, усиленный социально-экономическим коллапсом

Смутное время (1598–1613 гг.) в российской историографии определяется как эпоха невиданного социально-политического, экономического и династического кризиса. Это был период, когда государственная власть почти полностью разрушилась, а сама национальная независимость оказалась под угрозой. Именно в этот период феномен самозванства достиг своего апогея, став мощной движущей силой событий. Успех Лжедмитрия I и, позднее, Лжедмитрия II, был не только результатом политических интриг, но и следствием глубочайшего социального бедствия, поразившего русское общество.

Роль Великого голода 1601–1603 гг. как катализатора

Одним из ключевых, если не определяющих, факторов, подготовивших почву для массовой поддержки первого самозванца, стал Великий голод 1601–1603 годов. Этот катастрофический период был вызван резким похолоданием, которое, по мнению современных метеорологов, могло быть связано с мощным извержением вулкана Уайнапутина в Перу в 1600 году. Климатические аномалии привели к неурожаям, заморозкам летом и, как следствие, к невиданному дефициту продовольствия.

Последствия голода были ужасающими. Согласно свидетельству Авраамия Палицына, только в одной Москве от голода и его последствий за два года погибло не менее 127 тысяч человек. Эта цифра, даже если она несколько преувеличена, указывает на масштаб трагедии. В условиях массовой гибели людей, каннибализма, разбоев и повсеместного холопства (когда люди продавали себя в рабство за кусок хлеба), государственный аппарат Бориса Годунова оказался неспособен эффективно справиться с кризисом. Напряжение в обществе достигло предела, вера в легитимность и способность действующей власти защитить своих подданных была подорвана. В этой атмосфере отчаяния и поиска виноватых, а также надежды на чудесное спасение, появление любого претендента на престол, выдававшего себя за «истинного» царя, обретало особую значимость. Народ был готов поверить в чудо, лишь бы обрести спасителя от голода и произвола.

Основные представители и их база поддержки

1. Лжедмитрий I (царствовал 1605–1606): Наиболее распространённая в историографии точка зрения отождествляет его с беглым монахом Григорием Отрепьевым, холопом Романовых. Его появление стало катализатором Смуты. Лжедмитрий I, поддерживаемый польской аристократией (Мнишеки, Вишневецкие) и русской боярской оппозицией (например, Романовы), смог собрать вокруг себя значительные силы. Он обещал вернуть «старую веру», облегчить положение крестьян и казаков. Историк Р. Г. Скрынников справедливо отмечал, что Лжедмитрий «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве», что подчеркивает двойственную природу его поддержки. С одной стороны, это были внешние силы, стремившиеся к ослаблению России, с другой – внутренние элиты, недовольные Годуновым, и народные массы, чаявшие «доброго царя».

2. Лжедмитрий II («Тушинский вор», 1607–1610): Фигура неизвестного происхождения, появившаяся после убийства Лжедмитрия I. Он смог контролировать значительную часть Русского царства, создав альтернативный центр власти в Тушине, откуда и получил свое прозвище. У него была своя Боярская дума и даже свой Патриарх (Филарет). Эта ситуация двоевластия еще больше усугубила хаос. База его поддержки была схожа с таковой у первого самозванца, но с ещё большей долей авантюристов, казаков, мелкого дворянства, разоренного населения и польских наёмников, стремившихся к добыче и социальным переменам.

Оба Лжедмитрия, несмотря на свою сомнительную легитимность, смогли сыграть роль знамён, под которыми объединились разнородные силы: от амбициозных бояр, желавших сменить правителя, до голодных крестьян и казаков, жаждущих перемен и справедливости. Их успех был прямым отражением глубокого династического кризиса и неспособности центральной власти обеспечить стабильность и благополучие в условиях социально-экономического коллапса.

Кардинальная трансформация феномена: Самозванчество как антифеодальный протест XVIII века

Феномен самозванства, как уже было отмечено, не исчез с окончанием Смутного времени. Однако его природа и движущие силы претерпели кардинальные изменения. Если самозванчество XVII века было в первую очередь вызвано династическим кризисом и служило инструментом борьбы за власть между боярскими группировками, то к XVIII веку оно трансформировалось в мощное проявление глубокого социального кризиса и приобрело характер крупномасштабной антифеодальной крестьянской войны.

Суть различий: От династического кризиса к социальному

Ключевая разница между самозванцами XVII и XVIII веков заключается в следующем:

• XVII век (Лжедмитрий I): Основной целью было овладение московским престолом. Самозванец, будь то реальный или мнимый, претендовал на роль «природного царя», восстанавливающего династическую преемственность. Хотя он и опирался на социальное недовольство, это было скорее средством для достижения политической цели – смены монарха и, возможно, изменения политического курса, но не коренного слома общественного строя.

• XVIII век (Е. Пугачёв): Движение, возглавленное Емельяном Пугачёвым, было нацелено на радикальное изменение социального устройства. Под именем Петра III он не просто стремился занять трон, но провозглашал ликвидацию дворянства как класса, отмену крепостного права и освобождение от повинностей. Это было не борьбой за престол в узком смысле, а масштабной крестьянской войной, в которой образ «истинного царя» служил лишь идеологическим знаменем для объединения угнетённых масс.

Емельян Пугачёв (под именем Петра III): Социальная база и программные цели

Восстание под предводительством Емельяна Пугачёва (1773–1775 гг.) стало апогеем самозванческого движения в России, демонстрируя его кардинальную трансформацию.

Социальная база:

В отличие от Лжедмитриев, которые на начальном этапе опирались на часть боярства, дворян и казачество, движение Пугачёва имело гораздо более широкую и глубокую социальную базу. Оно объединило:

• Крепостных крестьян: Наиболее многочисленный и угнетённый слой населения, страдавший от крепостного права, барщины и оброка.

• Яицких (Уральских) казаков: Недовольных правительственной политикой по ограничению их автономии и традиционных свобод.

• Нерусские народы Поволжья и Приуралья: Башкиры, татары, калмыки, мордва, удмурты, которые также страдали от земельного гнёта, русификации и религиозной дискриминации.

• Работников уральских заводов: Это был качественно новый элемент в социальной базе протеста. Рабочие, находящиеся на положении приписных крестьян, испытывали жесточайшую эксплуатацию. В восстании приняли участие работные люди с 64 из 129 существовавших на Урале заводов, что ярко свидетельствует о сочетании крестьянского и рабочего протеста.

Масштабы Пугачевского восстания были колоссальны. В период наивысшего подъёма (осень 1773 – март 1774) численность основной армии Пугачёва составляла от 25 000 до 40 000 человек. Более того, издание Манифеста от 31 июля 1774 года, провозглашавшего вольность и свободу крестьян, привлекло на сторону Пугачёва (в виде сочувствующих и локальных групп) более 1 миллиона человек из угнетённых слоёв. Это было по-настоящему народное движение.

Программные цели:

Центральным программным документом Пугачёва стал Манифест от 31 июля 1774 года, который радикально отличался от программ самозванцев XVII века. В нём ясно формулировались антифеодальные требования:

«Жалуем всех находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственно нашей короне, и награждаем… вольностию и свободою вечно казаками… владением землями… и свобождаем всех от прежде чинимых от злодеев дворян и градских мздоимцев-судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощениев».

Из этого документа следуют ключевые цели движения:

• Уничтожение дворянства как класса: Дворяне прямо назывались «злодеями» и врагами народа, а их земли и имущество подлежали конфискации.

• Отмена крепостного права: Все крестьяне объявлялись свободными, переходили под «собственную корону» и получали статус казаков, что означало личную свободу и право на землю.

• Освобождение от налогов и повинностей: Манифест обещал полное освобождение от всех податей и «отягощениев», налагаемых государством и помещиками.

• Установление «мужицкого царства»: Хотя и под именем Петра III, Пугачёв фактически стремился к созданию нового социального порядка, где власть принадлежала бы народу, а не дворянской элите.

Таким образом, самозванчество XVIII века, воплощённое в фигуре Емельяна Пугачёва, стало не просто попыткой смены монарха, а выражением глубочайшего социального протеста, направленного на коренное преобразование феодального общества и уничтожение системы угнетения. Это был не династический, а социальный кризис, использующий знакомый народному сознанию образ «истинного царя» как мощный мобилизующий фактор.

Идеологическая борьба и роль Церкви в формировании государственности

В условиях, когда государственная власть оказывалась парализованной или её легитимность подвергалась сомнению, идеологическая борьба приобретала первостепенное значение. Русская Православная Церковь в этих условиях играла ключевую роль как мощный интегрирующий фактор и хранитель идеологических устоев.

Позиция Патриархов: Непримиримость к самозванцам

Русская Православная Церковь, особенно в лице своих высших иерархов – Патриархов Иова и Гермогена – заняла последовательную и непримиримо враждебную позицию по отношению ко всем самозванцам Смутного времени.

• Патриарх Иов (при Лжедмитрии I): С самого начала выступил против Лжедмитрия I, отказавшись присягать ему. Он первым провозгласил самозванца «вором» и еретиком, за что был низложен, подвергся публичному позору и был сослан. Его твёрдая позиция стала первым идеологическим барьером на пути самозванца.

• Патриарх Гермоген (при Лжедмитрии I и II): Последователь Иова, Патриарх Гермоген стал одним из главных символов национально-освободительной борьбы. Он активно выступал против Лжедмитрия I, осуждая его за нарушение православных традиций (в частности, женитьбу на католичке Марине Мнишек без её крещения в православие). С появлением «Тушинского вора» (Лжедмитрия II) Гермоген развернул широкую кампанию, рассылая «увещевательные грамоты» по всей стране. В этих грамотах он призывал народ к покаянию, борьбе с мятежниками и иностранными интервентами, подчеркивая их безбожность и предательство. Его послания не просто обличали самозванцев, но вдохновляли людей на защиту веры и Отечества.

В условиях распада центральной власти в Смутное время Церковь стала, по сути, единственным общенациональным институтом, способным объединить разрозненные силы. Грамоты Патриарха Гермогена, призывавшие к сплочению против «воров» и «латинян», стали основой идеологической легитимации будущей власти и сыграли решающую роль в организации земских ополчений, которые в конечном итоге привели к освобождению Москвы и избранию Михаила Романова. Дьяк Иван Тимофеев, современник Смуты, описывал Лжедмитрия I как расстригу-еретика, подвергшегося «мучительной смерти и адским страданиям», что отражает официальную церковную точку зрения и её влияние на формирование общественного мнения.

Трансформация образа «истинного царя»

С началом XVIII века и радикальными реформами Петра I в народном сознании происходит сложная трансформация монархической идеи и образа «истинного царя». Петровские преобразования, направленные на европеизацию и усиление государства, часто воспринимались народом как отход от «старины», попрание традиций и даже как «антихристово» дело.

Это привело к формированию дуалистического представления о монархе:

• «Истинный царь»: В народном сознании этот образ ассоциировался с идеализированным монархом прошлого, хранителем православной веры и народных традиций, защитником от боярского и чиновничьего произвола. После смерти Петра III, который был свергнут Екатериной II, этот образ часто связывался с «чудесно спасшимся» императором. Для угнетённых масс Петр III стал символом «праведного» государя, который хотел дать народу волю, но был убит «злыми» дворянами.

• «Неправедный» (или «подменный») правитель: Реальный, действующий монарх (например, Екатерина II) мог восприниматься как «неправедный» узурпатор, который не отвечает чаяниям народа, окружён «злодеями»-чиновниками и отступает от истинной веры.

Именно на этой почве и вырос феномен Емельяна Пугачёва, который выдал себя за «спасшегося» Петра III. Он был не просто самозванцем, а олицетворением народной надежды на восстановление «справедливого» царя, который освободит крестьян, накажет дворян и восстановит «добрый» порядок. Таким образом, если в XVII веке Церковь играла роль идеологического стража, противостоящего самозванцам и восстанавливающего легитимность, то в XVIII веке народное сознание, отчасти под влиянием церковного раскола и петровских реформ, само генерировало образы «истинных» царей, создавая почву для новых самозванческих движений, которые Церковь уже не могла так эффективно контролировать.

Заключение: Историческое значение и последствия

Феномен самозванства в истории России (XVII–XVIII вв.) представляет собой уникальное и глубоко укорененное явление, ярко отразившее сложнейшие процессы формирования российской государственности, социальной структуры и народной идеологии. Это не просто череда авантюр, а мощный исторический барометр, указывающий на периоды острейших кризисов и неразрешенных противоречий.

В XVII веке, в эпоху Смутного времени, самозванство стало прямым следствием и одновременно катализатором глубокого династического кризиса. Пресечение династии Рюриковичей и появление выборных царей подорвали сакральную легитимность власти, создав вакуум, который с готовностью заполнили Лжедмитрии. Их успех был усилен катастрофическими социально-экономическими факторами, в первую очередь Великим голодом 1601–1603 гг., который довел народ до отчаяния и готовности поверить в любого «чудесно спасшегося» царя-избавителя. В этот период Церковь в лице Патриархов Иова и Гермогена выступила как ключевой интегрирующий фактор, защищая традиционную легитимность и сплачивая народ в борьбе за национальную независимость.

К XVIII веку природа самозванства кардинально трансформировалась. Если Лжедмитрии были скорее инструментами в борьбе боярских группировок за престол, то Емельян Пугачёв стал знаменем масштабного антифеодального протеста. Его движение, выдающее себя за «спасшегося» императора Петра III, опиралось на широчайшие слои угнетенного населения – крепостных крестьян, яицких казаков, нерусские народы Поволжья и Приуралья, а также, что критически важно, на работников уральских заводов. Программные требования Пугачёва – уничтожение дворянства, отмена крепостного права и податей – ясно свидетельствовали о его целях, выходящих далеко за рамки простой смены монарха. Это была полномасштабная крестьянская война, где образ «истинного царя» служил идеологическим магнитом для народных масс, стремящихся к радикальной социальной справедливости.

Влияние института самозванства на государственность было двойственным. С одной стороны, оно неоднократно дестабилизировало центральную власть, порождая хаос и гражданские войны. С другой стороны, борьба с самозванцами и их сторонниками, особенно в Смутное время, способствовала формированию национального самосознания и укреплению идеи сильной централизованной власти как гаранта стабильности и порядка. Народный запрос на «истинного царя» и концепт «Белого Царя» отражали глубоко укорененный «наивный монархизм», который, парадоксальным образом, одновременно и питал самозванческие движения, и служил основой для укрепления монархической идеи в целом, поскольку предполагал веру в «доброго» государя.

Таким образом, феномен самозванства в России – это не только драма отдельных личностей, но и зеркало, отражающее глубинные структурные проблемы российского общества на протяжении двух столетий. Оно стало уникальной формой политической борьбы, обнажившей кризисы легитимности и неразрешенные социальные противоречия, оказав колоссальное влияние на исторический путь страны.

Список использованной литературы

1. Ключевский, В. О. О русской истории. Москва : Просвещение, 1993.
2. Платонов, С. Ф. Вопрос о происхождении первого Лжедмитрия II // Статьи по русской истории. Санкт-Петербург, 1912.
3. Сарынников, Р. Г. Царь Борис и Дмитрий Самозванец. Смоленск : Русич, 1997.
4. Карамзин, Н. М. Об истории государства Российского. Т. X. Москва, 1990.
5. Костомаров, Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Москва, 1991.
6. История Российского государства / составитель С. В. Карпущенко. Санкт-Петербург, 1994.
7. Манифест Емельяна Пугачева [Электронный ресурс]. URL: https://russiahistory.ru/manifest-emelyana-pugacheva/ (дата обращения: 23.10.2025).
8. Самозванчество как объект социально-политологического анализа [Электронный ресурс] // Phisci.info. 2009. URL: https://phisci.info/files/2009/12/32-37.pdf (дата обращения: 23.10.2025).