В драматургии XVII века во Франции произошёл тектонический сдвиг, изменивший само понятие трагического героя. Если у Пьера Корнеля, мастера героической трагедии, конфликт разворачивался по оси «долг против страсти», и победа неизменно оставалась за долгом, то Жан Расин совершил революцию, перенеся центр тяжести драмы внутрь человеческой души.
Этот переход от внешнего, политического, к внутреннему, психологическому, конфликту был настолько радикален, что стал предметом острой критики и восхищения современников. Именно поэтому, в отличие от Корнеля, который, по словам Ж. де Лабрюйера, «показывает людей такими, как они должны быть», Расин представил их «такими, как они есть». В этом заключается не только смена эстетической парадигмы, но и глубокий анализ диалектики силы и слабости человека, который является предметом нашего исследования. И что же это означает для зрителя? А то, что Расин заставил публику впервые увидеть на сцене не идеализированный образец, а живое, страдающее существо, полностью подвластное своим губительным чувствам.
Трагический герой Расина в контексте эстетики французского классицизма
Расин, строго придерживаясь канонов классицизма (отражение нравственной проблематики, обращение к античным сюжетам, строгость формы), наполнил их совершенно новым содержанием. Отвернувшись от идеализированной героической личности, характерной для барочного идеализма Корнеля, он вывел на сцену противоречивого трагического героя, которого принято называть «средним героем».
Этот герой не является ни совершенно добродетельным, ни абсолютно порочным. Его трагизм кроется в его внутреннем раздвоении: он мучительно мечется между требованиями гуманистической этики, государственного долга и всепоглощающей, разрушительной силой страсти. Именно этот негероический характер, образ униженного и страдающего человека, находящегося во власти чувств, определяет неразрешенность сюжетного конфликта, поскольку ни один из возможных путей не может привести его к спасению.
Смещение акцента: От героического действия к психологическому анализу
В драматургии Расина внешние события и перипетии сюжета максимально сведены к минимуму и часто происходят «за кадром». Они служат лишь толчком или психологической предпосылкой для развёртывания внутреннего действия.
Если Корнель сосредоточен на том, как герой действует, то Расин — на том, как герой чувствует и почему он не может не действовать так, как действует. Драматург отказывается от усложнённых интриг в пользу лаконичного построения сюжета, что позволяет максимально сосредоточиться на психологическом анализе и внутренней логике чувств. Таким образом, центр тяжести переносится на внутреннее напряжение, где герои, внутренне раздвоенные, стремятся найти выход, который неизбежно оказывается трагическим.
Слабость: Власть всепоглощающей страсти и фатализм
Ключевая слабость расиновского героя — это его беззащитность перед всепоглощающей, неудержимой страстью, которая выступает не просто как чувство, но как роковая сила. Страсть затмевает разум, заставляя героя действовать вопреки рассудку, нравственности и собственной воле.
Герой Расина, как правило, осознает пагубность своего чувства, но оказывается неспособным его преодолеть, превращаясь, порой, в преступника или тирана, несмотря на сопротивление сознания. Трагический исход в таких пьесах обусловлен не победой долга, а, напротив, победой чувства над добродетелью и разумом. Разве не в этом лежит истинный ужас его трагедий, когда человек, обладающий разумом, добровольно отдает себя на растерзание иррациональному?
Страсть как неизбежная кара и янсенистская доктрина
Глубокий фатализм в трагедиях Расина, особенно в «Федре», неразрывно связан с влиянием янсенизма — религиозно-философского течения XVII века, акцентировавшего внимание на концепции греховности человека и предопределения.
Согласно янсенистской доктрине, большинство людей лишены «спасительной благодати», необходимой для истинного спасения и добродетельной жизни. Страсть, в этой оптике, воспринимается не как проявление свободной воли, а как неизбежная божественная кара или проклятие, против которого бессильна даже самая разумная воля. Какой важный нюанс здесь упускается? То, что сам Расин, будучи воспитанником Пор-Рояля, транслировал эту жесткую теологическую модель, превращая сцену в арену борьбы человека с недостижимой благодатью.
Федра, охваченная запретной страстью к пасынку Ипполиту, не просто влюблена — она чувствует себя проклятой. Она осознаёт свою вину как нечто чужеродное, навязанное ей божественным произволом (гневом Венеры). Этот фаталистический взгляд снимает с героя часть ответственности за действие, но усиливает его ответственность за осознание своей греховности. Слабость, таким образом, превращается в метафизическую обреченность.
Любовь как проявление предопределения
Любовь в расиновских трагедиях редко бывает источником счастья; чаще она выступает как проявление судьбы и рокового предопределения. Мотив безответной любви, которую герои не могут преодолеть, становится двигателем трагедии.
| Признак | Корнель (Сила Воли) | Расин (Слабость Страсти) |
|---|---|---|
| Конфликт | Долг vs. Чувство (победа долга) | Страсть vs. Разум (победа страсти) |
| Любовь | Героический стимул, подчиненный чести | Роковая сила, разрушающая волю |
| Исход | Торжество разума и порядка | Трагическая смерть, обусловленная фатумом |
Сила: Моральный выбор, долг и трагическое торжество самоосуждения
Хотя слабость героев Расина преобладает, сила также является неотъемлемой частью их трагического образа. Эта сила проявляется не в победе над врагом или обстоятельствами, а в моральной цельности, благородстве духа и способности к самоотречению.
Торжество разума над чувством (на примере «Береники»)
Трагедия «Береника» (1670 г.) представляет собой исключительный случай в творчестве Расина, где проблема чувства и разумного долга решается однозначно в пользу разума, что приближает пьесу к нравственной позиции Корнеля.
Император Тит и царица Береника любят друг друга, но их союз запрещён «строгим законом Рима» (лат. lex de coniugiis), который не позволял императору жениться на иностранной царице. Сила героев здесь проявляется в осознанном, мучительном, но окончательном выборе долга. Тит преодолевает свою страсть, подчиняясь государственному закону, а Береника, после финального объяснения, добровольно соглашается оставить возлюбленного. Их добровольное самоотречение является актом высшей моральной силы, демонстрирующим, что человек способен взять судьбу в свои руки, даже ценой собственного счастья, что из этого следует? А то, что в этой пьесе Расин на время отступил от своей фаталистической доктрины, показав, что сознание и долг могут победить страсть, хотя и ценой невыносимой боли.
Благородство и верность долгу (на примере *Андромахи*)
В других трагедиях, например, в «Андромахе», сила проявляется в героинях, которые, обладая цельностью и ясностью духа, стойко противостоят слепым страстям и произволу окружающих.
Андромаха, вдова Гектора и пленница Пирра, олицетворяет собой идеальную силу духа. Она готова пожертвовать собой, но не предать память о муже и не отдать своего сына на растерзание. Её сила — это верность нравственному долгу, который сохраняет её душевную чистоту перед лицом роковых обстоятельств и агрессивной страсти Пирра. Андромаха, в отличие от Федры, контролирует свою волю, и её трагическое положение лишь подчеркивает её моральное превосходство.
Драматическая концентрация: Как форма усиливает диалектику силы и слабости
Классицистическое требование «трех единств» (места, времени, действия) часто рассматривается как формальное ограничение. Однако Расин виртуозно использовал эту строгую структуру не для сковывания, а для создания эффекта высокой драматической концентрации, которая обнажает и усиливает внутренний конфликт героев.
Лаконизм и строгая организация формы парадоксально насыщают пьесу бушующими страстями, превращая её в психологическую камеру пыток.
Единство времени и агония чувств
Соблюдение единства времени (действие должно уложиться в 24 часа) и единства места (например, Трезен в «Федре») не даёт героям возможности отвлечься или найти внешнее спасение.
Ограничение действия максимально сжатым временным отрезком (не дольше двадцати четырёх часов) заставляет чувства героев пульсировать с невероятной интенсивностью. Внутренняя агония, которая могла бы растянуться на месяцы в реальной жизни, здесь спрессована в сутки, что подчёркивает неукротимость страсти и ускоряет фатальное развитие событий. Это усиливает ощущение трагической предопределенности: у героя нет времени на раздумья, его решения принимаются в состоянии крайнего нервного и морального истощения, что делает его слабость ещё более очевидной. В самом деле, могли бы мы столь остро ощутить разрушительную силу страсти, если бы действие было растянуто на недели?
Ключевой анализ: Диалектика силы и слабости в трагедии «Федра»
Трагедия «Федра» (1677) является кульминацией расиновского психологизма, где сила и слабость человека, преступная страсть и осознание вины, сходятся в непримиримом конфликте.
Слабость Федры: Греховная страсть и обреченность
Слабость Федры — это её инцестуальная, «греховная страсть» к пасынку Ипполиту. Её трагедия начинается с первых слов о желании смерти, что подчеркивает изначальную обречённость её чувства. Она не принимает страсть как свою, а осознаёт её как гнев богов (божественную кару), что вписывается в янсенистскую концепцию.
Кульминация её падения наступает, когда Федра узнаёт, что Ипполит любит Арикию. Оскорблённое чувство соперничества становится последним ударом по её нравственности и побуждает её к действию, хотя само действие — клевета — совершается устами её кормилицы Эноны.
Сила Федры: Моральное самоосуждение и трагический катарсис
Сила Федры проявляется не в преодолении страсти, а в её способности к глубокому моральному самоосуждению и добровольному принятию смерти.
Расин, как истинный стилист и тонкий аналитик, сделал критически важный ход для сохранения трагического катарсиса. В «Предисловии» к «Федре» он объяснил, что перенёс акт клеветы на Энону: «Я не мог допустить, чтобы Федра, совершившая столь грязный поступок, сохранила хоть малейшую возможность вызвать сострадание и ужас у зрителя (в соответствии с Аристотелем). Поэтому я перенес клевету на её кормилицу Энону, сделав Федру лишь замешанной в этом… по причине своего душевного смятения».
Этот маневр позволяет Федре умереть не как преступнице, а как жертве. Её финальное отравление ядом — это акт высшей моральной силы и самосуда. Она не может жить «подло», с тайной и виной, и предпочитает смерть, чтобы очистить свою душу и имя перед мужем Тезеем и богами. Таким образом, сила Федры — это сила нравственного сознания, которое, будучи неспособным победить страсть, одерживает победу над житейским лицемерием и эгоизмом через смерть.
Заключение: Диагноз эпохи и вклад Расина в понимание человека
Жан Расин не просто создал трагедии, он поставил диагноз человеку эпохи классицизма. Диалектика силы и слабости в его героях — это отражение глубокого философского конфликта XVII века: между рационализмом Декарта, верой во всесилие разума, и пессимизмом Паскаля, который указывал на фундаментальную слабость человека перед лицом страсти и предопределения.
Сила расиновского героя — это сила разума, осознающего свою слабость, но неспособного её преодолеть. Как писал Паскаль, «Величие человека — в его сознании». Герои Расина величественны именно потому, что они с ужасом и ясностью осознают свою обреченность и разрушительное действие страсти. Вклад Расина заключается в том, что его драматургия достигла вершины психологического анализа, обнажив внутренний мир человека, который не предлагает образца для подражания, но вызывает истинный трагический катарсис, основанный на сострадании и ужасе перед бездной человеческой души.
Список использованной литературы
- Аникст, А. Д. Теория драмы от Аристотеля до Лессинга. История учений о драме. — Москва, 1967.
- Артамонов, С. Д. Зарубежная литература XVII-XVIII вв. : учебник. — Москва, 1988.
- Барт, Р. Работы о Ж. Расине // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. — Москва, 1994.
- Батюшков, Ф. Д. О Расине // Ежегодник императорских театров. — 1899–1900.
- Батюшков, Ф. Д. Женские типы Расина // Северный вестник. — 1896. — Кн. 7–8. — Санкт-Петербург, 1897.
- Виппер, Ю. Б. Расин // История всемирной литературы : в 9 т. / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — Москва : Наука, 1983. — Т. 4. — 1987. — С. 138–146.
- Виппер, Ю. Б. Творческие судьбы и история: О западноевропейской литературе XVI – первой половины XIX вв. — Москва, 1990.
- Виппер, Ю. Б., Самарин Р. М. Курс лекций по истории зарубежных литератур XVII-XVIII вв. — Ч. 1, 2. — Москва, 1954.
- Дауден, Э. История французской литературы. — Санкт-Петербург, 1902.
- Жан Расин // Веселовский Ю. Литературные очерки. — Т. I. — Москва, 1900.
- Золотов, Ю. К. Нравственные основы действия во французском классицизме XVII века // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. — 1988. — Т. 47, № 3. — С. 211–220.
- История зарубежной литературы XVII века / под ред. З. И. Плавскина. — Москва, 1987.
- История зарубежной литературы XVIII века: Страны Европы и США : учебник / под ред. В. П. Неустроева. — Москва, 1984.
- Кржевский, Б. А. Театр Корнеля и Расина // Очерки по истории европейского театра / под ред. А. А. Гвоздева и А. А. Смирнова. — Петроград, 1923.
- Курилов, А. С. Французский классицизм // В. Г. Белинский и литературы Запада. — Москва, 1990. — С. 65–85.
- Лансон, Г. История французской литературы XVII в. / пер. З. Венгеровой. — Санкт-Петербург, 1899.
- Левро, Л. Драма и трагедия во Франции. — Петроград–Москва, 1919.
- Литературные манифесты западноевропейских классицистов. — Москва, 1980.
- Мелихов, О. В. История зарубежных литератур XVII-XVIII вв. : учебно-методическое пособие для студентов-заочников. — Москва, 1977.
- Мирский, Д. П. Статьи о литературе: Западноевропейская литература XVII – XX вв. — Москва, 1987.
- Мокульский, С. Расин // Литературная энциклопедия : в 11 т. — Москва : ОГИЗ РСФСР, Гос. ин-т. «Советская энциклопедия», 1935. — Т. 9.
- Обломиевский, Д. Д. Французский классицизм. — Москва, 1968.
- Расин, Ж. Трагедии. — Москва, 1977.
- Стендаль, Ф. Расин и Шекспир // Зарубежная литература XIX века: Реализм: Хрестоматия историко-литературных материалов. — Москва : Высш. шк., 1990.
- Фриче, В. М. Очерк развития западно-европейской литературы. — Харьков, 1929.
- Штейн, А. Л. На вершинах мировой литературы. — Москва, 1988.